Фархад дернул плечом и уставился в окно. Семья Наби входила в «золотые десять тысяч», в число семей, владевших жилищами, возвышавшимися над поверхностью Синрин. Поэтому для наследника семьи «утро» означало именно утро, восход солнца, а не смену режима освещения в коридорах и общественных помещениях. Тем не менее, чтобы добраться до школы, клуба или храма, юноше приходилось спускаться в город и там передвигаться наравне со всеми — кое-где на своих двоих, кое-где на метро. Отец и мать считали, что ему не стоит слишком уж отличаться от ровесников, а полчаса-час, проведенные в общественном транспорте, не причинят отпрыску никакого вреда. Фархад думал ровно так же и всегда посмеивался над теми одноклассниками, что раскатывали по Асахи на безмерно дорогих вилмобах — мало того, что им приходилось стоять в пробках и опаздывать, так еще и зачастую пешеход обгонял владельцев персональных средств передвижения. А ведь получить разрешение на вилмоб было не так уж и просто…
Накрытый розовато-золотистым куполом силового поля дом, точнее, его верхняя часть, неплохо вписывался в окружающий пейзаж. Собственно, она и была частью пейзажа — пентхаус вырубили в скале, прикрывавшей каверну Асахи. В камне были прорублены широкие окна, изящно замаскированнные под естественные пещеры. Фархад несколько раз выходил на поверхность и каждый раз удивлялся — стоит отойти от дома всего минут на пятнадцать, да и то неспешным размеренным шагом, обернуться — и увидишь дикие скалы, по случайной прихоти накрытые силовым полем. Нужно быть очень наблюдательным и внимательно присматриваться, чтобы заметить: кое-где у «входов в пещеры» снег подтаял, а в других местах изменил цвет: там на поверхность выходили вентиляционные трубы.
За окном Фархад видел снег и скалы. Именно так и выглядела большая часть территории Синрин. Имя свое планета получила по ошибке. Первые поселенцы высадились на полуострове Оомори, едва ли не уникальном тем, что на нем некогда росли леса. По другой версии, и в день высадки там не росло ни чахлого кустика, ни жалкой травинки, а Оомори — всего лишь фамилия капитана корабля, который решил таким образом увековечить свою семью. Фархаду было наплевать на происхождение названия полуострова. Лесов там не обнаруживалось уже лет триста точно — ни больших, ни маленьких. То ли их повырубили, то ли погубила завезенная поселенцами враждебная микрофлора.
Мать закончила лепить шиш-барак, поставила противень в духовку, ополоснула руки от муки и уселась на табурет рядом с окном.
— Скоро будет готово, — улыбнулась она, протянула руку и отогнула обложку книги Фархада, посмотрела на название, одобрительно кивнула. — Отец будет рад, что ты читаешь его работы, хотя бы эти…
Юноша вежливо кивнул, откинул от лица волосы, потом, изящно изогнувшись, забрал их в «хвост». Как и положено мальчикам, он с пяти лет отращивал длинные волосы, старательно ухаживал за ними и очень гордился тем, что «хвост» уже дорос до лопаток. Женщины брили головы налысо, или, как Елена Наби, делали депиляцию, мужчины отращивали длинные волосы. Обычай Синрин, освященный веками. У еретиков-маздаков все наоборот: мужчины стригутся накоротко, женщины длинноволосы, если только не служат в армии.
Длинноволосые женщины. Женщины-солдаты. Фархад передернулся от отвращения. Впрочем, что взять с еретиков, позорных последователей презренного Маздака? Разумеется, у них все навыворот, тьма занимает место света, а свет — место тьмы. Удивительно лишь то, что именно им принадлежит Вольна, теплая и плодородная планета. Служители Мана говорили, что Светлый царь испытывает своих детей на силу и мужество, а потому из двух планет отдал им худшую. В морозах Синрин, в тесноте ее городов в мужчинах вызревало мужество, а в женщинах — мудрая покорность. Маздаки же жировали в роскоши, тепле и комфорте, а потому и были столь жалки и глупы, что позволяли женщинам командовать мужчинами. Подумать только, бред какой!
Фархад знал, что думает о религии и политике больше и чаще, чем большинство сверстников. Так уж повелось, что семья Наби была набожна. Салман Наби был посвященным третьего круга, готовился принять посвящение в четвертый, последний из доступных тем, кто не хотел отдать всю свою жизнь служению Ману. Семьям «золотых десяти тысяч», прямым законнорожденным потомкам первых колонистов, это было запрещено. Вспоминая об этом запрете, юноша всякий раз злился. Церковная карьера привлекала его больше светской, но даже мечтать о ней было бессмысленно. Будь у Фархада хотя бы один брат, можно было бы обратиться с прошением к Верховному жрецу. Разумеется, не сразу, а совершив какой-либо подвиг на благо родины и во славу Мана. Братьев не было, и все надежды оказывались праздной игрой ума, не способного покориться воле и судьбе.
Оставалось надеяться на то, что отец возьмет в дом вторую жену и с ней произведет на свет сына. Правда, гораздо проще было надеяться на то, что подлые маздаки вдруг одномоментно покончат с собой, оставив правоверным свободную Вольну. Последние два года Салман появлялся дома от силы раза три в год на несколько декад. Ведущий хирург Синрин, он руководил проектом на орбитальной базе. В чем была суть исследований, Фархад не знал и узнавать не собирался — при виде крови его самым недостойным образом мутило, от описаний операций желудок подкатывал к горлу. Что-то относительно хирургии в условиях пониженной или повышенной силы тяжести. Наверное, пониженной — откуда на орбите повышенная, и кому вообще это нужно?
Мать вскочила, чтобы подлить в пельмени бульона, приоткрыла духовку. По кухне разошелся пряный аромат фарша и теста, от которого рот моментально наполнился слюной.
— Долго еще? — со вздохом спросил Фархад. — Есть охота!
— Чем больше ждешь, тем вкуснее еда, — улыбнулась ему мать. — Ты же знаешь, милый, сколько готовится шиш-барак…
Фархад все знал, конечно: что глотать слюну ему еще примерно полчаса, что после этого придется дожидаться, пока стол не будет сервирован приличным образом, а мать не переоденется к обеду. Все равно ему казалось — умрет от голода прямо сейчас, упадет в обморок. Елена посмотрела на него внимательно, ушла в направлении кладовой и вернулась с упаковкой вяленых фруктов.
— Перекуси, милый. Устал в спортивном зале?
Юноша кивнул, впиваясь в лакомство. В этом была вся Елена — без слов знала, когда сыну нужно помочь справиться с голодом или усталостью, понимала, чем вызваны эти беды, что нужно делать. Фархад с отвращением думал о том, что через несколько месяцев придется покидать родительский дом и переселяться в общежитие Гуманитарного Университета. Ему уже хотелось поскорее закончить обучение, которое еще даже не началось. Какая жалость, что в Университете нельзя учиться дистанционно!
В очередной раз погрустив на эту тему, Фархад постарался взбодриться. Не слишком-то прилично мужчине переживать по поводу расставания с отчим домом. Наберись Фархад смелости поделиться с приятелями своими мыслями, пожалуй, его осмеяли бы. Впрочем, будь он трусом — никогда не прошел бы посвящение второго уровня, которого удостаивался не всякий взрослый мужчина, а ведь Фархад добился его уже в выпускном классе! Да, пришлось здорово попотеть, но как счастлив был отец… и мать, разумеется. Именно тогда Елена посмотрела на сына не только с заботой и вниманием, но и с настоящим уважением — едва ли не с большим, чем на мужа. Ради этого стоило корпеть, изучая законы Мана.
Трус или не трус — а переезжать в общежитие придется. Кто знает, что за сосед ему достанется, ведь отец ни за что не согласится оплачивать отдельную квартиру для студента-первокурсника. Разве что попробовать поговорить об этом с матерью…