Корпорация "Sforza C.B." в кои-то веки хотела совершить бескорыстное внеполитическое доброе дело: поспособствовать наведению порядка в довольно популярном высшем учебном заведении. Но у популярного высшего учебного заведения - другие планы.
"Если вдруг слон на кита напрыгнет", правильный вопрос не "кто кого сборет?", а "где прятаться?"
Татьяна Апраксина, А.Н. Оуэн
Башня вавилонская
"…из всех клозетов в городе стали вылезать скелеты". Зрелище почище Апокалипсиса…
Павел Вязников, цитирующий в статье "Его звали Пауль" неизвестного героя-переводчика.
Полковник смотрел, как в его кабинет входит букет черных императорских хризантем, блестящий, шуршащий, изысканный, настолько прекрасный, что вся упаковка, все слои и слои яркого шелка, жесткая золотая подарочная лента, завязанная угловатым бантом и блестящая металлом на сгибах, все это как бы отсутствовало, отодвинулось в сторону, в иное измерение на шаг позади нашего, а здесь, по-настоящему здесь, жили только сами цветы и прозрачный запах осени.
- Анаит Гезалех, - сказали Цветы, - я рада быть вашей гостьей.
Ладонь была длинной, прохладной, и запах октября поднимался от нее почти видимым дымом. Но полковник все же удивился, что Цветы называют себя "я", а не "мы".
Положенные слова полковник произносил механически. Двигался - не отдавая отчета. Но все, конечно, происходило правильно.
Какое-то пространство и время спустя он снова сидел за столом и слушал Анаит Гезалех, инспектора высших учебных заведений при неважно чем, неважно кого, неважно какого… и не слышал ни единого слова. Речь Цветов, тонкие трубочки акцентов и интонационных конструкций. Мысль записать, засушить, отдать студентам как препарат казалась почти кощунственной. Впрочем, вся их профессия и есть кощунство.
Даже если бы слова "помощь при реконструкции", "высокая ценность Новгородского филиала", "традиции", "перспективы" имели какой-то смысл, этот смысл - ядовитый, предательский, трупный - распался бы в радужную пыль просто под воздействием Их голоса. Мировой Совет Управления пытался убить свою лучшую школу, но это не имело отношения к Цветам.
- Доктор Гезалех, - полковник читал личное дело инспектора, но личное дело, как всегда, не содержало самого главного, - я бесконечно счастлив, что к нам направили именно вас. И одновременно я очень огорчен. Потому что проект так называемой реконструкции я одобрить не могу.
"Конечно, от вас требуют многого, - говорят Цветы. Не словами, слова там какие-то другие, - но подумайте о том, что уже случилось, что могло случиться. Пострадали люди, могло пострадать очень много людей. Нужно что-то делать. Что-то делать вместе."
Хочется, чтобы так было всегда. Солнечный день, цветные переливы на стеклах, теплое дерево, высокая, очень белокожая, очень темноглазая женщина по ту сторону стола.
- Упущения, конечно же, есть. И были. И главная их причина - нехватка персонала, - говорит полковник. - С самыми лучшими реформами, с самыми лучшими намерениями, нельзя добиться ничего… если у вас пятнадцать человек в семинарской группе и по шесть студентов на куратора. И это - по профильным направлениям. Это и правда стыд и позор и заявки на сей предмет я начал писать задолго до того, как сел в это кресло. Просто раньше я писал их как заведующий кафедрой тактики, а теперь пишу как первый проректор…
Полковник сыплет цифрами, объясняет, выстраивает связи. Эти негодяи так легко могли бы уничтожить филиал. Просто найти у кого-то из учащихся что-нибудь тяжелое, высоко инфекционное - и объявить карантин. Ни он, ни преподаватели, никто и не заподозрил бы подвоха, пока в почтовом ящике не обнаружилось бы уведомление об отставке в связи с реорганизацией… Но действовать так, значит привлекать внимание. Внимание - это пресса, возможное расследование, шум. Они боятся света. Они захотели, чтобы он стал соучастником. Ошибка.
- Я уверен, что, понаблюдав за нашей работой, вы убедитесь, что у филиала множество проблем, но это вовсе не те проблемы, что кажутся первоочередными Мировому Совету. - Полковник встает, обходит стол.
- От вас, доктор Гезалех, - какие вкусные готские фамилии сохранились в Крыму, старые, плотные, черней местного вина, - у нас нет секретов. Вы наша дорогая гостья, смотрите, что хотите. Я уже озаботился тем, чтобы вам подготовили чип, открывающий для вас все двери и системы в пределах периметра.
Цветы слегка наклоняют голову, вопрос не слышен, но виден.
- Что же касается случая, который, как я понимаю, послужил питательной культурой для… опасений, то я как раз за пять минут до вашего визита связался с молодым человеком, которого прочат в свидетели обвинения. И, надеюсь, сумел пробудить в нем, если не совесть, что было бы чудом, то хотя бы чувство ответственности, которое мы здесь все же сумели ему привить. Так что ни о чем не беспокойтесь.
Провожая гостью до двери, он жалел, что при прощании уже не принято целовать руку.
- Я буду рад видеть вас - и услышать любые вопросы.
- Я непременно воспользуюсь этим, полковник Моран, - смеются Цветы.
И - это обман зрения, горькая профессиональная паранойя - на мгновение ему кажется, что из центра нежного печального букета поднимается на мгновение небольшая точеная голова на очень длинной шее. И исчезает снова.
- Т-сссс… - сказал Дьявол, прикладывая палец к губам. - Не надо его сейчас отвлекать.
Нечистая сила растеклась по дивану наискось, свесив ноги через подлокотник, была бледна и выглядела так, словно только что собственноручно двигала трактор. Настоящий правильный трактор. С непривычки. В одиночку.
Судя по слегка взвинченному, но деловому, то есть, играющему на чужих ощущениях, ожиданиях и желаниях, голосу из-за двери, отвлекать действительно было не надо. Судя по холодноватым, пустым и светлым провалам в этом голосе - как после чрезмерного всплеска эмоций, - уже не надо.
Еще там скрипел Анольери, шуршала бумага в принтерах, трещали клавиши, шипел под кипятком растворимый кофе, гудели низко провода, тоном выше гудели голоса. Рагу бурлило - но она слышала, кто мешает в котле большой ложкой. Насколько уверенно.
Здесь, в холле, пахло холодной пылью.
- И что вы опять?.. Что? - она по-прежнему говорила как винландка, прожившая несколько лет в столице среди всякого отребья, а он на чистейшем, потустороннем континентальном, и это создавало в беседе нестерпимые зазоры.
Сколько-то минут назад - здесь, вокруг Дьявола, и время текло неровно, то лениво и плавно, то звонко колотясь о камни, путалось и петляло, - по коридорам протащился, жалуясь всем знакомым хорошо и знакомым шапочно, слишком разговорчивый для себя Деметрио. Одуванчик изображал общительного аборигена и повсеместно стенал, помогая себе руками, что вот, опять, опять злые blanco из-за моря обидели его дорогого друга, и излагал, как именно обидели. Он успел пожаловаться капибаре, потом Джастине и штатному двурушнику Анольери - удачно угодил на этаж начальства ровнехонько перед обедом, - прежде чем добрался до Кейс; и вот от нее-то скрыть не смог, что дорогой друг вроде бы передумал падать на месте как громом пораженный, даже поделился бедой, выслушал нотацию "что ты как дурак позволяешь себя разводить какому-то недоноску", а потом от Деметрио неизящно скрылся. Вышел помыть руки и не вернулся.
Нетрудно вычислить, где: в гнезде. В так и оставленном за собой убежище; там дверь и со стеной не вынесешь.
Еще проще понять - прочитать по паясничанью Амаргона, по недоверчивому испугу в глазах, - в каком примерно состоянии. Но хорошо, что он был вообще, этот Амаргон. Что влез со своим мнением. Но его не хватило, не могло бы, и нельзя было тратить.
А тут, перекрывая дорогу - это. Дьявол. Нечисть. Как всегда. Успел раньше. С чем?
- Я? - как бы переспрашивает. - Я сказал, что сейчас уволю его к чертовой матери за непригодность и непрофессионализм.
- Вы… что?.. - и воздух не воздух, а вакуум, и вокруг не солидный корпус-монолит, а сплошная сейсмоопасная зона.
- Вы же расслышали, - аморфная субстанция показывает когти. Устал, значит? Бедняжка. - Я сказал этому, - вместо подходящего метонима вялый взмах рукой, - что сотрудник, получивший угрожающее сообщение… и далее, да? Что он должен понимать, что это все означает. И что атака на него - рабочий вопрос.
Первоначальное желание опустить на Дьявола журнальный столик с размаху сменяется желанием опустить его медленно, столешницей вниз, и сесть сверху. И попросить у секретаря кофе. И пить по глоточку.
- Вы не понимаете, да? - печально кивает нечисть. - Сядьте… пожалуйста.
- Спасибо, я постою. Чего же я не понимаю? - журнальный столик слишком легкий. Тут бы что-нибудь буковое, солидное.
- Ни-че-го вы не понимаете, - со знакомым опустошением, напоминающим пьяное веселье, отвечает Дьявол, и видок у него - врагу не пожелаешь, пожалуй. Не выспался, наверное.
- Я вас… - она не знала, чем захлебывается, то ли ненавистью, то ли бессилием. Он пришел и он сказал. Универсальный ключ. Хозяин. И трижды приглашать не надо.
- Убьете, да, синьора. - Отмахивается, двигает губами, словно пытается надеть улыбку, а она не того размера попалась и не растягивается. - Вы, наверное, знаете другой способ вытащить из кокона человека, который уже решил… свернуться, - движение кисти по спирали, - потому что не может выбрать, от какого из долгов отказаться. Потому что у него, видите ли, всех слишком много. Нас. Вы бы придумали, да? Извините, что успел раньше.