Моранди - ревнивец. А ревнивцы
подчас способны на самые подлые выходки.
Дневная жара спала, со стороны Лидо набегает прохладный морской
ветер, и, спускаясь по широкой лестнице к Канале Гранде, я вдруг ощущаю
радость жизни. У меня легкая походка, ясная голова, а нараставшее в эти
дни напряжение постепенно снижается до нормального. У меня теперь нет
желания выходить на пенсию, я даже готов ухватить за руки ребятишек,
скачущих вокруг продавца мороженого, и, чтоб удержаться отэтого,
назидательно внушаю себе, что мне уже без малого сорок.
Главное, я снова обрел способность сосредоточиваться, уходить от
навязчивых мыслей, приводящих меня в болезненное состояние, отпугивать
смутные тени воспоминаний и страхов, которые наступают именно тогда, когда
я в них меньше всего нуждаюсь. Иными словами, я готов к предстоящему.
А предстоит мне установить связь с приятельницей Моранди. Ход мыслей
таков: если Моранди оставлен в качестве приманки, то прошедшие без видимых
последствий три недели, может быть, убедили кое-кого, что приманка не
действует или что действовать ей не на кого. Уже одно то, что Моранди
уехал, подтверждает подобную точку зрения. Что касается женщины, то едва
ли она постоянно находится под надзором, и потом, флирт с женщиной любому
покажется занятием более невинным, чем неотступное следование за мужчиной.
Большой флирт не мое амплуа, но в силу своей принадлежности к
мужскому полу я ориентируюсь и в этом вопросе. Итак, отправляясь по
соответствующему адресу, я повторяю про себя намеченный план операции.
Адрес этот - моя находка, приз, полученный за то, что я битых три часа
проторчал на набережной Палаццо Дукале в тот вечер, когда Моранди со своей
приятельницей отправились в Лидо. Дама - зовут ее Анна Феррари, как мне
походя удалось установить, - живет на Мерчериа, самой оживленной торговой
улице города.
До Мерчериа я добираюсь к концу рабочего дня. На узкой длинной улице
полным-полно прохожих и зевак. Здесь нет кафе, и я тоже сперва выступаю в
роли прохожего, потом перехожу в категорию зевак. Беглые проверки убеждают
меня, что я не являюсь объектом чьего-либо внимания. Вначале я прилежно
изучаю ассортимент товаров магазина мужской одежды, потом двух магазинов
женской, потом витрины с драгоценностями, парфюмерией и бельем. Время от
времени бросаю взгляд на одно из окон дома, старого и потемневшего,
впрочем как и все остальные. Это полуоткрытое окно находится на втором
этаже, ветер колышет белую занавеску. Можно предположить, что в настоящий
момент дама у себя. И что, когда ей осточертеет сидеть дома, она выйдет на
улицу.
Второй раз изучаю творения парфюмерии "Жак Фат" и "Кристиан Диор",
пока не замечаю, что окно закрылось. Немного погодя из дома выходит Анна
Феррари в льняном бледно-голубом платье, достаточно коротком и достаточно
узком, чтобы не скрывать того, что достойно внимания. Покачивая бедрами,
женщина проходит мимо и, не взглянув в мою сторону, замедляет шаг возле
витрин. Эти витрины она наверняка видит не менее двух раз в день, что,
однако, не мешает ей с неподдельным интересом задержаться снова то у
одной, то у другой. "Совсем испорчена", - говорил Любо. Это не так
страшно, если у этой испорченной особы такая соблазнительная внешность. Не
высокая и не низкая, не полная и не худая, эта женщина привлекает внимание
не только гармонией своих пропорций, но и дисгармонией, в частности
размерами своего бюста. Ей, вероятно, все время кажется, что окружающие
глаз не в силах оторвать от нее.