Использовав предоставленное мне право, я согласно пункту 7/3 устава единоличным решением продлил срок операции на двое суток!
Инструкцию технарям я отправил через резервный почтовый ящик, предварительно вывесив сигнал вызова. Я представляю, что подумали и сказали ревизоры, когда, сорвав с доски объявлений третий справа отрывной квиток с телефоном (объявление было такого содержания, что никого постороннего заинтересовать не могло) и обработав его в специальном растворе, прочли:
"Работа продлевается на двое суток. Необходимо:
1. Занять ранее используемое помещение.
2. Возврат оборудования и монтаж не проводить.
3. Технику безопасности соблюдать в полном объеме.
4. Оборудование укрыть в складе № 2.
5. Ждать дальнейших распоряжений по ранее оговоренной схеме.
6. Подтвердить получение".
Для ревизоров эта писулька наверняка представилась полной ахинеей. Зачем высиживать в доме двое суток, если ничего не делать? Зачем продолжать охрану и контрслежку в полном объеме, если защищать нечего — помещение-то пусто? Может, Контролер повредился рассудком? Что ему дают эти два дня бездействия? Но приказы, равно как и психическое состояние начальства, не обсуждаются. Вообще-то, конечно, в узком кругу обсуждаются, да еще как витиевато обсуждаются, но тем не менее исполняются с точностью до последней запятой!
Даже не пытаясь скрыть настроение (а кто обрадуется перспективе взамен заслуженного отдыха получить два-три лишних дня работы?), технари снова заползли в свое логово. Чуть не зевая, приступил к выполнению своих непосредственных обязанностей охранник. Делал он все как положено — не придраться. Да он иначе и не сумел бы: рефлексы Контора нарабатывает крепче, чем Павлов у подопытных собак, но морду кривил, словно лимон пережевывал. Это он мне демонстрировал — догадывался, что я его наблюдаю.
Но я смотрел не на него — я смотрел мимо. Охранника пасли! И как пасли! Это была не примитивная, на уровне двух-трех висящих на хвосте шпиков, слежка. Это была облава! Улица кишела наблюдателями, как гостиничная койка клопами! Именно масштабы операции позволяли ей оставаться невидимой. Охранник выискивал в толпе двух, трех, четырех следующих определенной логике людей, а их были чуть ли не десятки. Крутилась гигантская карусель, центром которой был мой подопечный. Никто не топал сзади охранника более трех-четырех минут. Но едва один шпик сворачивал, на смену ему появлялся другой, идущий сзади, параллельно или даже навстречу, или просто стоящий на остановке в ожидании автобуса. Лица, фигуры, номера машин не повторялись! Все они вблизи воспринимались отдельными случайными прохожими, подобно молекулам Броуна толкающимися в замкнутом пространстве улицы, но при наблюдении издалека в хаотичном кавардаке траектории проглядывала железная логика слежки. Десять человек делали тысячу разнонаправленных, казалось, не связанных друг с другом шагов, десять машин проезжали, останавливались и съезжали в переулок, но все они почему-то в сумме выстраивали строго сориентированную, подобно стрелке магнитного компаса, линию, острием упирающуюся в моего агента охраны.
Ни на одно мгновение он не оставался вне поля зрения. Он был профессионал, но он не был подготовлен к таким масштабам. Он не мог вообразить, что чуть ли не каждый десятый уличный прохожий — шпик. Он искал людей, а не явление. Слежка обнимала его со всех сторон, словно воздух, словно сама жизнь, и поэтому оставалась невидимой. Он был бессилен так же, как был бы бессилен я. «Лицом к лицу лица не увидать — большое видится на расстояньи».
Этим расстоянием обладал я. Очень издалека, очень отстраненно, словно биолог в окуляр электронного микроскопа, я наблюдал движение улицы. Но даже не через него — это было бы слишком близко, — через вторичное действие, через круги на воде я вычислял слежку.