Он невольно посмотрел на часы. Минутная стрелка на два деления не доползла до двенадцати. До взрыва оставалось ровно сто двадцать секунд.
А старик продолжал стоять у окна, задумавшись, взбалтывая остатки джина в стакане.
«Окно открыто, стекла, конечно же, выдержат взрывную волну. Но чем черт не шутит. Проклятый маразматик, наверняка, относится к тем занудным начальникам, которые считают своим долгом лично присутствовать на операции».
Лебер лихорадочно соображал, как оттащить старика от окна и при этом, упаси господь, не задеть генеральской спеси. Он почему-то сразу же присвоил старику чин генерала, хотя доподлинно не знал, какие погоны носил Хиршбург в вермахте. Но в том, что Хиршбург поднаторел в хладнокровном распоряжении чужими жизнями на войне, Лебер не сомневался.
Наконец, он нашелся и самым нейтральным тоном, на который был способен в эту минуту, произнес:
— Я читал, что Юнгер,[1] стоя у окна с бокалом шампанского в руке, наблюдал за бомбежкой Берлина. Довольно странный вкус, вы не находите, герр Хиршбург? — Он чуть было не сказал «глупое позерство», но вовремя спохватился.
Хиршбург хмыкнул, покосился на Лебера и пригубил джин.
— Эти писаки думают, что войны начинают только для того, чтобы тешить их больное самолюбие. — Хиршбург облизнул губы и неожиданно задал вопрос:
— Для чего начинают войну, Лебер?
Лебер пожал плечами, решив не высказывать вслух мнение, способное ему навредить. Его военный опыт ограничивался двумя годами службы в танковом полку рейхсвера. И за все два года вверенный ему танк, надраенный до полной стерильности, ни разу не покинул ангара. Домой Лебер вернулся, поправившись на десять кило и с твердой уверенностью, что полюбить войну способен только полный кретин.
— Войну начинают, чтобы победить, — отчеканил Хиршбург, со стуком поставив стакан на подоконник.
В этот миг, словно по команде Хиршбурга, в глубине поселка низко ухнуло. Тугая волна ударила в стекла. В небо взметнулся яркий язык пламени, сразу же опал, и над крышами задрожало оранжевое марево. Неожиданно проснувшийся ветер донес запах близкого пожара.
Хиршбург хищно потянул носом. Губы растянулись в сладострастной улыбке.
— Неплохо, Лебер, очень неплохо, — пробормотал он.
Лебер понял, что более высокой оценки он не удостоится, и изобразил на лице благодарную улыбку.
«Яволь, майн фюрер, — мысленно произнес он и добавил: — Чертов наци. Давно не видел, как горят дома, взорванные по твоему приказу?»
Хиршбург еще немного полюбовался на языки пламени, пляшущие в темноте, и закрыл окно. В поселке уже тревожно вспыхнули окна и разноголосый гул покатился от дома главного редактора к пожарищу.
— Ну, думаю, этот фейерверк к празднику они не забудут, — сказал Хиршбург. — Может, и нам включить свет, как считаете? Иначе будет несколько неестественно.
Лебер достал из кармана пульт, нажал на кнопку. На газон перед домом упал яркий прямоугольник, высветив каждую травинку. Свет Лебер включил на первом этаже, не хотел, чтобы Хиршбург сейчас видел его лицо. Он знал, что его операция закончена, осталось только дать команду устранить сапера. Но та операция, что закрутил Хиршбург, только началась. И кто знает, в какой форме решили устранить самого Лебера.
Хиршбург протянул ему пустой стакан.
— Получите подтверждение, что о сапере позаботились, и можете укладывать чемоданы, Лебер. Вы назначены генеральным представителем «Хофаккерк Гмбх» в Лос-Анджелесе. Факс получите утром. Калифорния — прекрасное место, чтобы отогреться после пяти русских зим, не так ли?
Лебер кивнул, спрятав улыбку. Про себя он отметил, что старик не сказал «походатайствую» или «порекомендую». А сразу — «назначен». Словно владельца «Хоффаккерка» и не существует в природе. Причем, Лебер точно знал, что никакого представительства в Калифорнии у фирмы до сего дня не было. Значит, открыли, никого об этом не спросив.
За такую награду стоило из благородного промышленного шпионажа погружаться в жижу уголовщины. Стоило рисковать и стоило испачкать руки. Три поляка и сапер-азиат — не в счет. Это расходный материал в любой серьезной игре. Но какие же в ней должны быть ставки, подумал Лебер, если ему, промежуточному звену, выплачивают такой гонорар.
— Вы что-то хотели сказать, Лебер? — Хиршбург все это время внимательно следил за лицом собеседника, освещенным всполохами пожара.
— Благодарю, герр Хиршбург, — выдавил Лебер. Хиршбург вскинул голову, уперся взглядом в переносицу Лебера. Помолчав, коротко бросил:
— Можете идти.
Лебер, стараясь в темноте не задеть мебель, пошел к двери.
— Курт, пошлите водителя, пусть послушает, что говорят люди. — Команда догнала его на самом пороге.
Лебер, неожиданно для себя самого вспомнив армейские навыки, развернулся на каблуках.
— Да, герр Хиршбург.
Старик все еще стоял у окна, барабаня пальцами по стеклу какой-то марш.
Вальтер Хиршбург, штандартенфюрер СД, личный номер СС 3072, за свою долгую жизнь провел сотни спецопераций — во время войны и после. Он вообще не разделял время на мир и войну. Только слюнявые идеалисты считают, что войны заканчиваются подписанием акта о капитуляции. Нет, война, раз начавшись, не заканчивается никогда.
В небе над поселком полыхало зарево. Сквозь плохо прикрытое окно в комнату тянуло гарью.
Над почерневшим остовом дома поднимался пахнущий химией чад. Хлопья белой пены, шипя, растекались по траве. Увязнувшие в пене, как в сугробе, пожарники заливали из брандспойта последние языки огня, то и дело выбивающиеся из-под груды обломков.
Три стены дома уцелели, и сейчас на них плясали гигантские тени, высвеченные ярким светом софитов. Зевак от пожарища отогнать не удалось, и теперь они лезли вперед, загораживая собой прожекторы, что вызывало очередной поток мата у пожарных. Люди уже поняли, что их имуществу ничего не угрожает, огонь на соседние дома не перекинется, и, как принято, стали громогласно выражать сочувствие погорельцам и давать ненужные советы пожарным. Откровенно веселились лишь те, кто прибежал на пожар с праздника. Крепко выпившие поденщики пера и жрицы свободы слова то прорывались на помощь бравым брандмейстерам, то, отогнанные матюгами и пожарными баграми, сбивались в кучки и пытались песнями и шутками подбодрить жителей поселка.
Пожар на Руси, как всякое стихийно возникшее народное гуляние, без жертв не обходится. Одной девице ветром швырнуло горящий уголек на голову, о чем она тут же оповестила всю округу, издав отчаянный визг. Бросившийся ей на помощь худосочный корреспондент «МК» запнулся о шланг и сильно повредил лицо о колесо пожарной машины. Кто-то в темноте наступил ногой на гвоздь и теперь истошно требовал врача и водки.
От пожарища, шкрябая тяжелыми штанинами по траве, прошел пожарник. Снял каску с пластиковым забралом, вытер горячее лицо, огляделся и с досадой сплюнул.
— Слышь, Палыч, кончай бардак! — гаркнул он, ориентируясь на фары «уазика».
— А что я могу? — философски изрек толстый, как Будда, прапорщик, восседавший на капоте «уазика». Он обвел рукой море голов вокруг себя, показав, что такую толпу легче передавить, чем успокоить.
Пожарник, чертыхаясь, перебрался через поваленный забор, цепляясь штанинами за переломанный штакетник. Бросил каску на колени прапорщику. Принял у того из рук прикуренную сигарету.
— Ну как, капитан? — поинтересовался прапорщик.
— Бардак, — ответил капитан, подразумевая неизвестно что. Он через плечо посмотрел на пожарище, потом поднял глаза к небу, в черный зев которого засасывало спираль серого дыма. — Бардак, — повторил капитан.
Прапорщик промолчал, потому что полностью разделял пессимистический взгляд начальника на мироздание.
— Из ментов кто-нибудь есть? — спросил капитан, щурясь от дыма.
— Участковый.
— Не пойдет. — Капитан сплюнул. — Может, из прокуратуры кто?
— Ага, бегал тут один малохольный, — отозвался прапорщик. Обернулся и, приложив руку ко рту, гаркнул: — Прокуро-ор!!