Своим временем он жертвует исключительно из клановой солидарности и потому, что ему жалко двоюродную сестру. То, что она вышла не за мадьяра, который к тому же нищий, лодырь и атеист, хотя и считается протестантом, само по себе уже скверно. Но потерять дом, все имущество и вдобавок иметь сына-психа – это уж слишком. Для адвоката у него доброе сердце.
Лечение Джима оплачивается по медицинской страховке, но квартальные взносы все равно очень высокие. Ева Гримсон взяла еще одну работу, чтобы их платить. Оба раза, когда она навещала Джима, вид у нее был очень усталый. Она вся исхудала, щеки ввалились, и глаза обведены черными кругами.
Джим почувствовал себя таким виноватым, что предложил бросить лечение.Но мать на это не согласилась. Ведь перед сыном стоит выбор – пройти курс лечения или сесть в тюрьму. Окружной прокурор намеревался судить его как совершеннолетнего, что означало бы более суровый приговор. Мать готова на все, лишь бы не допустить этого. Кроме того – хотя она этого не говорит, но скрыть не может – она верит, что Джим по-настоящему сумасшедший и останется таким, пока не полечится у психиатра.
Отец к Джиму не приходит. Джим не стал спрашивать у матери, почему Эрик Гримсон держится от него подальше. Во-первых, он и сам не желает видеть отца. А во-вторых, он знает: Эрик глубоко стыдится того, что у него сын ненормальный. Люди могут подумать, будто у них это в роду. Может, у Евы в роду так и есть – венгры все сумасшедшие. Но у Гримсонов-то ничего такого не бывало!
Вообще-то Джиму очень повезло, что его так быстро приняли на лечение. Из-за нехватки фондов в районе программы на психически больных здорово урезали. По идее Джиму полагалось бы выстоять длинную очередь. Он не знал, каким образом попал в разряд блатных.
Он подозревал, что это дядя Сэма Вайзака, судья, использовал свое влияние. А может, и материн кузен-адвокат поднажал, не обязательно законным путем. И хотя доктор Порсена не распространяется о том, почему Джим перескочил через головы остальных, он, возможно, тоже приложил к этому руку. У Джима создалось впечатление, что доктор считает его случай очень интересным из-за старой истории со стигматами и галлюцинациями.
А может, Джим чересчур много о себе понимает.
Кто он такой – просто псих из семьи работяг, беспородный метис.
Доктор Порсена наконец повесил трубку.
– Мы говорили, что все пациенты, участвующие в нашей программе, пробовали раньше другие методы терапии. И не достигли успеха, поскольку враждебно относились к психотерапии любого вида. Тебе же я предлагаю – здесь у нас не существует никакого принуждения или насилия – сразу попробовать метод лечения, в котором мы добились больших успехов.
Доктор Порсена говорил очень быстро, но четко. Его речь отличалась почти полным отсутствием всяких пауз и междометий. Никаких «э-э», «м-м», «ну», «значит».
– Это нелегко; легкого лечения не бывает. Кровь, слезы, пот и все такое. И, как во всякой терапии, успех зависит в основном от тебя. Мы никого не лечим. Больные лечатся сами под нашим руководством. Это значит, что тебе нужно захотеть справиться со своими проблемами, по-настоящему захотеть.
Доктор ненадолго замолчал. Джим обвел глазами кабинет. Комната казалась ему просто роскошной: толстый ковер на полу (персидский, наверно), мягкие кожаные кресла и диван, большой письменный стол из какого-то блестящего твердого дерева, классные обои, множество дипломов и грамот на стенах, ниши с бюстами знаменитых людей и картины, то ли абстрактные, то ли сюрреалистические, – Джим неважно разбирался в искусстве.
– Ты все понимаешь, что я говорю? – спросил Порсена. – Если что-то недопонимаешь, так и скажи. Мы все здесь для того, чтобы учиться, – и больные, и врачи.