— С БУАР а? — поинтересовался у старшего, давая ему прикурить.
— Откуда ж еще.
— Землячок у меня там у вас, Верхолат. СНАРами командует.
— А, Музыкант. Да, есть такой.
— Как он там? Все выбраться к нему собираюсь…
— Да нормально. С утра видал его. Вон, Димарика за него спрашивай, они там с ним кучкуются. Димк, как там твой корешок, с которым вы в дудки все дуете?
— С оптической или с топовзвода?
— Не, — поправил Шибанов, — Женька Верхолат.
— А, летеха. Да живой.
— Ну, это главное. — согласился Шибанов. — А как у него там, на дудках, получается?
— Ниче так, может. — одобрительно отозвался контрактник. — Это не ты ему сакса передал?
— Я. Мы по зачистке выполняли, смотрю — бойцы мои тащат. Дай, думаю, чего пропадать… Как он ему, подошел?
— Он вообще-то труба. — улыбнулся боец. — На твоем саксе я.
— Ну и дай Бог. — нисколько не расстроился Шибанов. — Не, надо как-нибудь доехать до вас. Послушать хоть, как вы там дудите. Ладно, мужики, щас пойдем. Стаете вон за тем, с РПОшками. Ежли че — гаситесь и не лезьте.
— Лады, командир. Шибанов кивнул и отправился строить гомодрылов в походный порядок.
Старая дорога встретила людей сырым подвальным холодом — горушка справа по ходу движения прикрывала ее от солнца большую часть дня, и солнце не успевало толком прогреть и выпарить жидкую грязь, таящуюся под заветренной коркой. Распаханная в свое время техникой, дорога успела сгладить лишь самые глубокие раны, и до сих пор вызывала ощущение, что идешь по мясу земли. Кожу с травкой и камешками сорвали, и обнажилась нежная ткань, расползающаяся под ногами.
Ею с первой компании никто не пользовался: стало просто некому, оба села на ее концах были на славу размолочены градами с авиацией, и большинство чичей из них куда-то посваливало. Но покоя дорога не знала, ее постоянно кто-нибудь да минировал — то Назаровские, пытающиеся подловить задолбавшую тачанку, то сами чичи, приметившие, что именно по ней мы иногда срезаем путь, возвращаясь с левого берега. Сами минировали, сами и подрывались; жалко лишь, что редко. Можно б и почаще…
Первым убило Назарова. Шибанов как раз смотрел на него с его замком, спокойно идущих впереди, когда голова Назара расплескалась, словно миска с борщом. Тут же съежился и уткнулся в грязь замок, и Шибанов заорал, одновременно падая в машинально отмеченную яму:
— Пали все! Чехи прямо и левее! Слышь, Кудинов, Паскарь! Выпростав из под себя придавленный падением АКС, Шибанов навелся в разрез дороги, где мельтешили, рассредотачиваясь, фигурки врага в приметной натовской камуфле. …Откуда взялись, уроды… Сто лет никакой активности, и на тебе… Отсек несколько раз по паре, дернулся, обозначая ухмылку, когда заметил, что попал: из-под одной из фигурок выбило правую ногу. К упавшему тотчас кинулось аж несколько чичей, и раненого быстро уволокли. Послав им вслед несколько коротких очередей, Шибанов поморщился — ясное такое чувство, что не попал. …Хуево. Они не навстречу шли, а дорогу переходили, им по фронту растягиваться не надо, а я весь в куче. Сука, где ебучий Паскарь?! Групповая цель в ста метрах, хули он дрочит?..
— Паскарь, твою жопу! — рыкнул Шибанов в сторону пулеметчика. — Работай, Паскарь!
— Убило Паскаря! — панически взвизгнул чей-то севший голос. …Сука, да как так?! Не успело начаться, а у меня уже три покойника!.. — бешено подумал Олег, перебегая на левую сторону дороги. Точно, Паскарь уже доходит, в башку поймал. Жаль пацана, даже выстрелить не успел ни разу. Шибанов схватил пулемет с коробкой и побежал обратно — противоположный край дороги был повыше, больше мазы осыпать технично попрятавшихся чичей. …У них головное охранение сейчас далеко слева. Не обошли бы…
— Юнусов, вызываешь?! Чо там?
— Вызываю, тарщнант! Тока ни х. я ничо, горка эта сраная! — зло отозвался татарин Юнусов, удобно устроившийся с Северком за торчащим из стенки кювета розовым камнем.
— Пробьешься, пусть броню нашу разворачивают! И Сергеева сюда!
— Понял, тарщнант… Гараж, Гараж, я Сварка… Гараж, бля! Вы че там, суки! Гараж! — задолбил в тангенту Юнусов.
— Эй, артиллерия! — вспомнил Шибанов о подопечных. — Вы как?
— Живые. — послышалось из кустов под невысоким откосом.
— Давайте на левую обочину, вдоль дороги развернитесь и пасите туда! Там ихнее охранение головное может выйти!
— Лады, командир. Воюй, забудь про слева. Причесав из осиротевшего пулемета кусты на левой стороне дороги, где залегла большая часть противника, Шибанов добился снижения интенсивности стрельбы. Только что то тут, то там возникали трепещущие платки бледного огня, а теперь вон, красота и порядок. Попрятали морды, сучьи отродья… Пулеметчика ихнего бы еще достать. А ну, где у нас РПО…
— Кудинов! Кудин, тормоз сука! Брось автомат! А ну давай во-о-он, видишь? Засек вспышку? Давай-ка приложи, приложи козла! Кудинов нередко удивлял весь батальон, забрасывая мух и шмелей едва ли не в форточки, но сегодня, похоже, был не его день — взрыв недолета вспух на гребне дороги, и Шибанов досадливо закусил губу, наводясь по оставшемуся неподавленным пулеметчику. Это было последнее, что запомнилось Шибанову из неожиданно вспыхнувшего боя — что-то звонко лопнуло где-то сзади и рядом, свет плавно померк в его глазах, и откуда-то издалека Шибанов услышал чей-то насмешливо глумящийся, как ему показалось, голос, медленно, нараспев, откликающийся на вопрос:
— Где, где, в пизде! Спекся летеха! …Ни хуя себе! — неторопливо озадачился Шибанов, с головокружительным ускорением скользя куда-то в темное. — Совсем гомодрылы охуели! Это кто там такой умный?! Я щас кому-то как дам «в пизде»! Ишь ты! «Летеха»! Я вам не «летеха», а това…
— Это русня-то добрый народ?! — дернулся раненый, но тут же застыл, отражая закат расширившимися от боли зрачками. Шибанов приоткрыл второй глаз и осмотрелся из-под век, стараясь не двигать оглушительно гудящей головой. …Почему они не слышат, как она гудит?.. Но чеченцы были заняты разговором. Старик, нога которого вылетела из-под тела от очереди Шибанова, сидел рядом с лежащим на боку мужиком в дорогой снаряге. По его нелепой позе было ясно — перебит позвоночник, нижняя половина тела неуправляема, и Шибанов немного порадовался: …О какого матерого-то приложили. Хорошо. Хоть не зря… Окончательно Шибанов воспрял, когда заметил еще две пары неподвижных ступней в стоптаных кроссовках, торчащие из-под куста. …Опа, еще два. Может, еще где есть… Дай Бог… Чтоб хоть один к одному разойтись…
— Я не понимаю тебя, Уца. Ты же сам забирал Лом-Али из ихнего ВОВД. Ты видел, что они сделали с пацаном. Ты же видел, что они сделали с Юртом, с твоим Борзоем. Со всей Нохчийче.
— Да. Я видел.
— Как ты тогда говоришь, что эти собаки… — раненый поперхнулся и выхаркнул себе на грудь тягучий кровавый сгусток.
— Ты еще молод, Илес. Не понимаешь.
— Что я должен понимать, скажи.
— Это больно. Ты хочешь?
— Ты же сказал, что мне остались сутки. Ничего, сутки я потерплю.
— Да. Ночь и часть дня.
— Вот и скажи мне, что ты знаешь. Нена-ваша, я знаю, тебе не положено отказывать, когда тебя спрашивают.
— Мы живем как временный народ. Ерси — нет.
— Ерси живут как свиньи. Это пьяный ленивый сброд, Уца. Ты не был на русне, а я последние десять лет живу среди этих баранов. Они бараны, Уца, дети блядей. Их бабы — бляди, все до одной. Они сами или воры, готовые продать отца за два доллара, или овцы, не желающие ничего, кроме водки. Им можно ссать в пойло, и они все равно будут его хлебать.
— Да, сейчас — да. Многие из них забыли, кто они, и как должны жить.
— Но мы-то не забываем.
— Мы не знаем, потому что сами не захотели знать. Что не знаешь, как можно забыть. Вот ты, как ты сам думаешь, что бы мы сделали с ерси, если б все было наоборот? Если б Нохчийче была большая, как русня, а русня маленькая, и так же стала воевать с нами? С дедовскими ружьями против наших танков и вертолетов?