– Это один из справочников, которыми я пользуюсь для рассчётов...
– "История восточной культуры" – вслух прочитал Квинт. – Какое отношение она имеет к нашему делу?! – он в гневе бросил книгу на стол. – На что вы тратите время?!
Мойше огромным усилием воли заставил себя ответить спокойно:
– В науке всё взаимосвязано. Для точного прогноза иногда бывает необходимо погрузиться в прошлое на сотни, а то и тысячи лет.
– Квинт, остынь, – Валерия метнула на брата грозный взгляд. – Мы уже уходим, профессор. Простите за вторжение ещё раз.
Сын сенатора нехотя последовал за сестрой. В дверях обернулся.
– Учтите, профессор, – глаза Квинта на миг сверкнули холодным отцовским гневом. – Мы вложили в вас слишком много. Ошибок быть не должно.
– Учту... – выдавил Мойше. Дверь шумно закрылась.
Несколько минут учёный сидел на кровати, безвольно уронив руки. Наконец, собравшись с силами, встал, закрыл дверь на ключ, поднял с пола валидол. Тяжёлая нога Квинта раздавила край упаковки.
Почти минуту Мойше смотрел, как медленно сыпется белый порошок. Достаточно принять десять таких таблеток, и боль уйдёт навсегда. Он больше не будет плакать ночами, вспоминая лицо жены, не будет унижаться перед Квинтом и подобными ему. Столько лет... Столько лет потрачено на мечту.
«Я могу всё изменить» – подумал Мойше. Последние годы только эта мысль заставляла его цепляться за жизнь. – «Я могу всё изменить...»
Человек рождается, живёт, умирает. О подавляющем большинстве людей кроме этих слов – сказать нечего. Какой след они оставляют в сердцах? Вспомнит ли о них хоть одна живая душа?
А ведь многие умирают, не успев даже пожить как следует. Тем, кому повезло не погибнуть в юности, создать семью в зрелости, дожить до старости – им от первого крика до последнего вздоха оставалось почти семьдесят лет. Но что можно сделать за такое ничтожное время? Что можно успеть за одну человеческую жизнь?
Мойше сдавил в кулаке пачку валидола. Корень зла не в людях, корень – в проклятии, именуемом историей. Рим, Вечный Город, мир рабов и господ. Можно ли за одну человеческую жизнь разрушить тысячелетнюю империю страданий? Разрушить, чтобы построить новый мир, мир основанный на любви?
«Нельзя», – подумал Мойше. – «Конечно, нельзя.»
Но он собирался попробовать.
Опустившись на кровать, профессор Левинзон с трудом разжал пальцы и вытащил из мятой упаковки одну таблетку валидола.
Всего одну.
** **
По настоянию Квинта, сенатор Веррес лично присутствовал на старте. Грузный, высокий, с обрюзглым лицом, он с утра дышал в затылок Мойше и ходил за ним по всей лаборатории, время от времени задавая чёткие и конкретные вопросы. Профессор нервничал, хотя был вынужден отметить незаурядный ум сенатора.
«Каким же чудовищем он станет, если его план осуществится?» – подумал Мойше. Он помнил, за что Верреса изгнали с Капитолийского холма, помнил так же ясно, как лицо своей жены, умершей от тифа тридцать шесть лет назад. Тем летом впервые прозвучало имя Горация Верреса, самого молодого центурия Республики.
Последние пять лет Мойше ежедневно смотрел на копию того Верреса, Верреса Циничного, как называли его в молодые годы. Сенатор не имел никакого отношения к смерти жены Мойше, но ассоциативная цепочка помнилась до сих пор: горе, боль, смерть, Веррес.
Горе, боль, смерть.
– Не пора ли приступить? – спросил молодой Веррес.
Вздрогнув, Мойше усилием воли вернулся из прошлого и нервно потёр лоб.
– У меня всё готово.
– Минутку, – сенатор подошёл к сыну и что-то шепнул ему на ухо. – Профессор, мы вам полностью доверяем, но сами понимаете, риск необычайно высок. Будьте так добры, покажите, что погружено в машину?
Мойше медленно выдохнул. Сердце работало ровно, спокойно, постоянный страх последних месяцев бесследно пропал. Молча кивнув, он подошёл к аппарату и отвинтил внешний грузовой люк.
– Одежда, – Мойше коснулся первого контейнера. – Я тщательно исследовал весь период и подобрал одежду, в которой мы не будем выделяться. Здесь, – он тронул второй контейнер, – цифровые радиостанции, замаскированные под браслеты, оружие и подлинные документы, которые вы, сенатор, любезно нам предоставили.
Гораций Веррес улыбнулся уголками губ. «Действительно похож на рыбу,» – подумал Мойше.
– А что в этом свёртке, профессор?
– Продукты, – спокойно ответил Мойше. – Чем меньшее воздействие мы окажем на ткань времени, тем больше шансов на благополучный исход. Даже один неверный шаг в прошлом, сегодня может отозваться громом. Нельзя рвать яблоки, покупать хлеб или мясо, нельзя даже помочь умирающему, встреченному на пути. Мы, точнее отряд вашего сына, будет передвигаться только ночами, используя ракетные ранцы. Вся операция должна занять двое суток, из которых последние двенадцать часов – запас для непредвиденных ситуаций.
– Отец, всё давно рассчитано, – нетерпеливо вставил Квинт.
– Действительно? – сенатор приподнял левую бровь. – Разве то, что мы помним о произошедших событиях, не означает незыблемость времени?
– Будь время незыблемо, весь наш план не имел бы смысла, – усмехнулся Квинт. Шесть легионеров за его спиной поглядывали на блестящий аппарат с неприязнью.
– Что ж, – Гораций развёл руками. – Приступайте.
– Ты ещё устроишь триумф в нашу честь, мой Цезарь! – Квинт резким движением отдал честь. Легионеры, на миг замешкавшись, повторили жест.
– Идите, идите... – сенатор вздохнул. – Следите за моим мальчиком, профессор. Я доверяю вам.
Тяжело кивнув, Мойше последний раз обвёл взглядом свою лабораторию, где тридцать лет вынашивал, а потом и строил мечту. Сегодня, впервые за всё время, соблюдать идеальную чистоту не требовалось, поэтому Квинт и легионеры курили. Табачный туман висел в воздухе.
«Надо сказать что-нибудь вроде „Жребий брошен“», подумал Мойше. Но вслух произнёс совсем иное:
– В машину.
Говорить великие фразы должны великие люди. Профессор Левинзон собирался изменить мир сильнее, чем это удавалось любому другому человеку, но великим себя не ощущал. Он ощущал себя чудовищем.
Все настройки были давно записаны в память бортовой ЭВМ. Тесная кабина была рассчитана на восемь человек, уступка Квинту; из-за такой грузоподъёмности расход энергии составлял поистине астрономические цифры. Впрочем, машине придётся совершить всего два прыжка. И только Мойше знал, что на обратном пути он будет единственным пассажиром...
Легионеры уже расселись по местам, сгорбившись из-за сферической формы кабины. Квинт и Мойше заняли сидения друг против друга; ассистент установил между ними плоский двусторонний экран и подключил его к ЭВМ. Профессор положил руки на пульт.
– Задраить люк и очистить помещение, – приказал он, ощущая всю нелепость себя, говорящего такие слова. Тем не менее провожающие моментально подчинились. С лязгом захлопнулся тяжёлый диск люка, взвизгнули герметизирующие моторы. В кабине загорелся тусклый зелёный свет.
– Включаю наддув, – Мойше повернул кран слева от себя. В кабину с шипением начал поступать кислород. Теперь следить за манометром было работой Квинта.
– Потвердить готовность к старту.
– Готовность подтверждаю, – сразу отозвался юноша. Его глаза лучились возбуждением.
Мойше тихо вздохнул и нажал кнопку старта. Аппарат содрогнулся. Хотя тонкой настройкой и заменой сопел, грохот реактивных турбин был заметно снижен, шум от старта машины времени всё равно напоминал гром. Перегрузка прижала хрононавтов к сидениям.
– Высота двести.
– Высота пятьсот.
– Полторы.
– Две.
– Пять стадий, – Квинт бросил на профессора горящий взгляд. – Рассчётная высота достигнута!
Мойше не ответил; он один за другим подключал сверхпроводящие контуры. Кабину заполнил низкий гул тока. Снаружи, в стратосфере, аппарат окружило магнитное поле чудовищной напряжённости.
– Первая ось.
Тонкое, почти невидимое кольцо плазмы опоясало машину. В корпусе не было иллюминаторов, иначе жёсткое излучение мгновенно убило бы людей.