– Вторая ось.
Взбесившийся поток частиц начал вращаться. Два кольца плазмы двигались каждое в своей плоскости, проникая друг сквозь друга, как неспособна материя ни в одном другом состоянии. Кольца разгонялись, всё быстрее и быстрее, скоро аппарат был окружён призрачным экраном энергии. Внутри начала расти температура.
– Третья ось.
Плазма мгновенно перестала быть прозрачной и вспыхнула мёртвым фиолетовым светом, спектр которого уходил далеко в диапазон гамма-излучения. Машина стала неотличима от маленькой звезды: чудовищные вихри частиц вращались по трём взаимно-перпендикулярным осям, разрывая связи аппарата с пространственным континуумом. Сейчас машина времени была не материальным объектом, а только его проекцией на три плоскости в системе координат, двигавшейся вместе с Солнечной системой и Галактикой вокруг общего центра масс. Разница в скоростях между двумя точками отсчёта – положениями Земли в стартовом и финишном пунктах – создавала колоссальный дисбалланс энергий, и аппарат использовал его, чтобы поддерживать магнитное поле.
Три плазменые стрелы рвали плоть Вселенной. Но прежде, чем всего на миг родится четвёртая стрела – миг, достаточный, чтобы перенестись сквозь века – напряжённость энергии должна была достигнуть порога, найденного профессором Левинзоном тридцать лет назад во время школьного урока физики.
Ждать пришлось несколько минут, показавшихся людям годами. Температура корпуса непрерывно росла, но что гораздо хуже, рос уровень радиации. Мойше и Квинт не отрывали глаз от шкалы напряжённости поля; каждый держал палец на кнопке. Если бортовая ЭВМ опоздает хоть на пару секунд, энергия в сверхпроводящих обмотках перестанет сдерживать плазму и аппарат за ничтожную долю мгновения обратится в газ.
ЭВМ успела. На (бесконечность, ничто, бесконечность, ничто, беск...) время остановилось и (безвременье, вечность, безвременье, вечность, без...) снова пошло своим чередом. За бортом аппарата сменилось минус двадцать шесть лет.
– Двигатели в норме, обмотки в норме, энергия сто процентов... – рапорты следовали один за другим. Впервые за минус четверть века и ещё целый год, люди немного расслабились.
– Поздравляю, профессор, – слегка дрожащим голосом сказал Квинт. Но Мойше слишком устал, а легионеры были заняты проверкой систем; юноше никто не ответил.
** **
Они посадили машину на холме, среди бесконечного леса. Турбины молчали: аппарат опустился на парашюте. Сразу после посадки люки были раскрыты и легионеры начали готовить площадку к повторному старту.
В кабине остались только Квинт и Мойше. Пока солдаты расчищали траву и оттаскивали подальше ветви – если при старте двигатели вызовут лесной пожар, может произойти парадокс времени – юноша нетерпеливо крутил ручку многодиапазонного радиоприёмника. Наконец, был пойман канал новостей.
– ...сегодня с официальным визитом в Афины прибыл куратор четвёртого Западного региона Марк Октавиан. В программу визита в числе прочих вопросов входит обсуждение африканской проблемы. Аналитики сходятся во мнении, что будет принято решение о частичном смягчении тарифов на перевозку слоновой кости через...
Радио умолкло, когда Квинт дрожащей рукой нажал кнопку.
– Это решение было принято на двенадцатый день осенних календ 3093 года, – прошептал юноша. – Мы в прошлом!
– Вот и настало время для поздравлений, – невесело пошутил Мойше.
Квинт обернулся к профессору. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, внезапно юноша подался вперёд и горячо поцеловал учёного в губы.
– Вы сделали это! – в глазах Квинта отразилось неподельное восхищение. – Я не верил до последнего мига... Великий Марс, я буду рождён только через два года!
– Время идёт, – негромко ответил Мойше. – У вас всего тридцать шесть часов, чтобы изменить мир. Пора за работу.
– Воистину пора! – Квинт вскочил. – Мы скоро вернёмся, профессор, и в новом мире, мире где справедливость восторжествует, вы наконец получите причитающееся вам по праву. Я построю в вашу честь новую Академию!
Юноша выпрыгнул из люка. Мойше опустил голову и долго следил, как на экране часов неторопливо бегут секунды.
«Ни одно чудовище, ни один завоеватель в истории не губили столько жизней, сколько уничтожу я» – подумал он. В тишине ночного леса слышался стон, миллионогласный смертный вопль поколений, так и не родившихся на свет.
Мойше закрыл глаза.
«Я делаю это для людей» – в сотый, а может в тысячный раз попытался он успокоить совесть. – «Слишком много было горя, слишком много пролилось слёз. Человек человеку – волк. А правит нами Римская Волчица»
– Так не должно быть, – прошептал Мойше. Руки были влажными и непослушными, сердце гулко колотилось о грудную клетку.
Само строение людей загоняет в клетки их сердца...
Чтобы немного прийти в себя, профессор Левинзон порылся в карманах и вытащил бутылочку валерианки. Вода в резиновой груше оказалась тёплой и пропахшей металлом, но он всё равно выпил. За бортом аппарата послышался свист реактивных ранцев.
«Вот и всё,» – подумал Мойше. Отныне решать предстоит только ему. В одиночку держать ответ перед совестью и человечеством.
– Профессор? – в люк заглянул один из легионеров, молодой светловолосый Луций. – Квинт просил меня остаться и приглядеть за вами. Выйдите, пожалуйста, из машины.
Сердце остановилось – и заработало вновь, с перебоями, натужно. Покачнувшись, Мойше потерял равновесие и сел на место пилота.
– Но... рассчёты включали семерых... – прошептал он слабеющим голосом.
– Почтенная Валерия пересмотрела рассчёты. Все тренировки проходили с участием шестерых, мы справимся, – Луций улыбнулся. – Выходите, профессор, в машине душно и воняет резиной.
Руки молодого легионера лежали на поясе, где в расстёгнутой кобуре мрачно блестел пистолет. На короткий миг Мойше едва не поддался панике.
«Нет,» – мысль полыхнула маленьким кровавым солнцем. – «Я слишком долго ждал.»
– Сейчас, только захвачу лекарство, – робко улыбнувшись, профессор встал, обернувшись спиной к Луцию, и нажал кнопку включения первой плазменной оси. Из открытого люка ударило волной чудовищного жара.
Старое пальто Мойше вспыхнуло. Закричав, он ударил по клавише аварийного отключения и рухнул на пол, корчась от страшной боли, теряя сознание и разум. Пальто продолжало гореть.
«Я не имею права на смерть!» – превозмогая боль, он судорожно вцепился в огнетушитель, лежавший под сидением, и повернул кран. Холодная пена сбила огонь. Задыхаясь, Мойше подполз к пульту и задраил люк: вокруг машины горел лес.
Только тогда он позволил себе потерять сознание.
** **
Придя в себя, Мойше долго не мог вспомнить, что случилось. Но наконец, память вернулась; застонав от боли, он вцепился в поручень и затащил себя на сиденье. Вся кабина была залита пеной, экран оплавился. Снаружи бушевал лесной пожар.
«Топливные баки могут взорваться...»
Дрожащей рукой Мойше коснулся головы. На пол дождём посыпались сгоревшие волосы. Боль в обожжённой коже сводила с ума, профессор упал на колени возле аварийной аптечки и выхватил силикатную мазь. Чтобы хоть немного опомниться, ему пришлось вколоть себе морфий и выпить три таблетки анальгина.
Минут десять Мойше сидел неподвижно, ожидая пока укол подействует. Залитые пеной очки, к счастью, не разбились; он машинально протирал стёкла, когда знакомый треск привлёк наконец его внимание. Мойше внезапно понял, что слышал треск всё это время.
«Радиация,» – подумал он без особых эмоций. – «Так и должно быть»
Счётчик показывал уровень, близкий к смертельному. Мойше посмотрел на часы.
«Сутки у меня точно есть»
Судорожно вздохнув, профессор Левинзон повернул кран наддува и запустил турбины. Из огненного пекла, словно стрела Юпитера, машина времени рванулась к небу.
От морфия кружилась голова и дрожали руки. Профессору пришлось напрячь всю волю, чтобы не ошибиться при вводе новых координат; оплавленный экран мерцал, перегретые турбины работали нестабильно. И всё же аппарат выдержал, перенеся своего умирающего создателя в прошлое, на девятьсот четырнадцать лет.