– И мы будем строить ее не из кирпичей, а из чисел, – добавил Конут.
Каменщик выпрямился, сбросил стену с экрана, но прежде, чем исчезнуть вслед за ней, показал Конуту язык. А на мониторе появилась картинка с живыми персонажами: университетский футбольный стадион с заполненными трибунами, причем каждый болельщик держал в руках плакат с числом, вместе плакаты образовывали треугольник Паскаля:
1 1
1 2 1
1 3 3 1
1 4 6 4 1
1 5 10 10 5 1
Конут повернулся к экрану, чтобы полюбоваться конструкцией, впервые написанной столетия назад.
– Как вы заметили, каждое из чисел пирамиды равно сумме двух чисел, стоящих на строку выше. Треугольник Паскаля – нечто большее, чем красивая конструкция. Он представляет… – Конут видел, что увлек аудиторию. Лекция проходила прекрасно.
Он взял указку с железным наконечником со стола, где были разложены традиционные принадлежности лектора: нож для разрезания бумаги, ножницы, карандаши. Эти вещи лежали здесь только для вида, чтобы осуществлять аудио-визуальное воздействие на зрителей. С указкой в руках Конут начал объяснять своей трехмиллионной телеаудитории соотношение между треугольником Паскаля и Биномиальным распределением.
Каждая черточка на лице Конута, каждое движение балерин, появившихся теперь на экране и тоже олицетворяющих числа, схватывались нацеленными на них камерами, преобразовывались в высокочастотные импульсы и передавались в эфир.
Число слушателей Конута не ограничивалось тысячей сидящих в аудитории студентов-избранных, которым позволено посещать Университет лично, – его видели три миллиона людей, разбросанных по всему миру. В ретрансляционной башне порта Мои Маут старший инженер смены Сэм Генсел внимательно следил за танцем пяти девушек из четвертого ряда треугольника, на которых накладывались электронные символы:
P4+4p3q+6p2q2+4pq + q3
Его не интересовал тот удивительный факт, что коэффициенты разложения (p-q)4 – 1, 4, 6, 4 1 – те же, что и числа в четвертой строке, но его очень беспокоило то, что изображение слегка подрагивает. Он повернул регулятор, нахмурился, повернул обратно, щелкнул выключателями, приводящими в действие дублирующую цепь, и удовлетворился, получив более четкое изображение. Видимо, где-то в основной цепи перегорела трубка. Он взял телефон и позвонил в ремонтную службу.
Прошедший корректировку сигнал поступал на ретрансляционный спутник для передачи по всему миру.
А в это время в поселении Сэнди Хук мальчик по имени Роджер Хоскинс, с серьезным видом нюхая рыбу, приостановился в дверях, чтобы взглянуть на экран. Роджер был постоянным зрителем, хотя его интересовала не математика, а возможность увидеть среди студентов свою удачливую сестру, которая изредка приезжала домой на выходные. Мама всегда радовалась, когда Роджер говорил ей, что мельком видел сестру по телевизору.
В яслях у подножия Манхэттена три малыша тоже смотрели на экран, грызя рассыпчатые крекеры, – усталый воспитатель обнаружил, что их привлекает мелькание цветов на экране.
В то время как Конут излагал принципы Паскаля, на двадцать пятом этаже многоквартирного дома на острове Статен перед телевизором сидел водитель монокара Франк Моран. Моран немногое почерпнул из лекции. Он только что пришел с ночной смены и задремал у телевизора.
Таких случайных или незаинтересованных зрителей было множество. Но гораздо больше было тех, кто увлеченно ловил каждое слово профессора. Ибо образование – это очень дорогое и полезное удовольствие.
Тридцать тысяч студентов университета были счастливчиками, они выдержали вступительные экзамены, которые с каждым годом становились все труднее. Сдать их удавалось одному из тысячи, это зависело не только от интеллекта, но, прежде всего, от наличия способностей, которые делают обучение в Университете полезным для общества. Потому что каждый должен трудиться, принося максимальную пользу. Людей слишком много, и позволять кому-то бездельничать – непростительная роскошь. Ведь на Земле, способной вместить три биллиона человек, живет двенадцать биллионов.
Телеаудитория Конута тоже сдавала экзамены, и самые способные получали возможность обучаться в стенах Университета. Конечно, с таким огромным количеством студентов профессора справиться не могли. Для этого существовал Стики Дик. Его электронный мозг обрабатывал данные тестов, выставлял усредненные оценки и выдавал дипломы студентам, которых преподаватели никогда не видели.
Конечно, шансы обучающихся по телевидению были невелики. Но для этих молодых людей, занятых однообразным трудом на производстве или в сфере обслуживания, важно было иметь надежду.
Например, юноша по имени Макс Стек уже внес небольшую лепту в теорию нормированных рядов. Но недостаточную. Стики Дик вынес решение, что ему не под силу математика. Максу рекомендовалось писать эротическую прозу, так как анализаторы Стики Дика нашли, что у него похотливое воображение и творческие наклонности. И таких, как он, были тысячи.
Или, например, Чарльз Бингем, рабочий генераторной установки на Четырнадцатой улице. Математика со временем могла бы помочь ему стать инженером по надзору. Но вероятность весьма мала – уже сейчас на это место претендовало более пятидесяти кандидатов. Людей с надеждами, как у Чарльза, было полмиллиона.
Сью-Энн Флуд – дочь фермера. Ее отец летает на вертолете над вспаханными полями, сеет, поливает, удобряет. Он знает: обучение в колледже не поможет его дочери попасть в Университет. И Сью-Энн тоже это знает. Стики Дик учитывает способности и таланты, а не образование. Но ей всего четырнадцать лет, и она еще надеется. Таких, как она, более двух миллионов, и каждый уверен, что повезет именно ему.
Все эти люди составляли незримую аудиторию Мастера Конута. Но были и другие. Один в Боготе и один в Буэнос-Айресе. А еще один, в Саскачеване, произнес, глядя на экран:
– Ты опростоволосился сегодня утром.
Еще один, пролетая высоко в горах, сказал:
– Может, попробуем справиться с ним сейчас?
И еще один, лежа перед телевизором на очень мягкой подушке всего за четверть мили от Конута, ответил:
– Стоит попробовать. Этот сукин сын сидит у меня в печенках.
Объяснить связь между треугольником Паскаля и Биномиальным разложением – довольно трудная задача, но Конут успешно справился с ней. Ему помогли маленькие мнемонические аллитерации Мастера Карла, но больше всего помогло то огромное удовольствие, которое Конут получал от самого процесса. В конце концов, в этом заключалась вся его жизнь. Читая лекцию, он вновь чувствовал ту жажду знаний, какую испытывал, когда сам сидел в этом зале, будучи студентом. Он услышал слабый гул аудитории, когда на минуту положил указку, чтобы освободить руку для жеста, а затем, не глядя, взял ее вновь, продолжая объяснения. Преподавание математики было для него разновидностью гипноза, сильной, всепоглощающей страстью, без остатка забирающей внимание и силы. Впервые он испытывал подобное чувство, когда начал читать лекции своему первому классу. Это его состояние было отмечено Стики Диком, и Конут стал полным профессором в тридцать лет. Конут и сейчас не переставал удивляться такой загадочной вещи, как числа, с помощью которых можно выразить все на свете, но еще большее удивление вызывал тот факт, что они покорно служат человечеству.
Класс гудел и шептался. Конута неприятно поразило, что студенты шумят больше обычного.
Он обвел зал отсутствующим взглядом. У него зачесалась шея. Машинально Конут стал почесывать ее наконечником указки. Сменяющиеся на экране иллюстрации не давали ему сбиться, заставляя продолжать, и он подхватил нить изложения, не обращая внимания на зуд и гул…
Затем он снова запнулся.
Что-то было не так. Класс гудел громче. Сидящие в первом ряду смотрели на него с застывшим, непривычным выражением. Зуд стал нестерпимым. Конут снова почесал, но зуд не прекращался, и тогда, не задумываясь над тем, что делает, он ткнул в это место указкой. Нет. Не указкой. Чудно, указка-то лежит на столе, подумал он.