– Как резать, сэр? – Рахматулло, поигрывая заточенной полоской стали, кивнул на сопящего прыгуна. – Где сердце – не знаем, может, в животе. Горло будем резать, да?
– Иначе никак, – ответил я, и вспомнив виденный в детстве закол поросенка, добавил: – Надо бы плафон подставить – кровь собрать.
– Сделаем! – афганец хищно оскалился и поспешил к забойщикам.
Предназначенного для заклания прыгуна отвели за кусты, и вскоре оттуда донесся короткий, тонкий, похожий на блеяние овцы крик. Остальные прыгуны довольно равнодушно отреагировали на предсмертный вопль своего собрата.
– Бараны, – сплюнул под ноги подошедший Лускус. – Думаю, жрать их можно. И нужно.
Когда в двух металлопластиковых ваннах, выдранных из медицинского отсека модуля, закипела вода, «камикадзе» уже закончили разделку туши. Биологически прыгун оказался вполне земным существом, с развитым желудочно-кишечным трактом, большими легкими и круглокостным скелетом. Вот только кровь у него была буро-синей и неприятно пенилась, распространяя вокруг тяжелый кислый запах.
Шкуру афганцы распялили на жердях, а бедуины, ловко орудуя своими кривыми ножами, нарезали мясо небольшими ломтями и запустили в ванны.
– Долго варить, сэр? – спросил Рахматулло, вытирая о штаны руки, перемазанные в синей крови прыгуна.
– Как говядину, – ответил я, пожав плечами. Наступал еще один момент истины. Если прыгунье мясо годится в пищу, то, судя по словам Лапина о многочисленности этих зверей за Перевалом, голод нам не грозит.
Пока варилось мясо, Прохор позвал нас поглядеть на мелких представителей местной фауны, которых его люди насбивали палками.
На куске теплоизоляционного материала лежали, скрючив лапы, десятка полтора разнообразных птах, размерами не больше воробья. Собственно, за исключением непривычной расцветки и странноватых плоских клювов, выглядели птички вполне по-земному.
– Там еще сусликов полно. Самых натуральных, как у нас в степи под Кулундой. Если б я не знал, что это другая планета, решил бы, что мы дома, – сообщил нам Прохор. – Мы еще кишку какую-то нашли прозрачную. Глядеть будете?
«Прозрачная кишка» оказалась трехметровым существом, не имевшим ни головы, ни конечностей и напоминавшим обитателей морского дна. Лускус, присев на корточки, потыкал переливчатую гладкую поверхность пальцем. Пленка, покрывающая существо, от нажима лопнула, и из дырки полезла наружу прозрачная слизь.
– Во, блин! Дрянь какая, а? – Лускус вытер испачканный палец о траву и выпрямился. – Оно ползало, что ли?
– Нет, торчало вверх, как гриб, – ответил Лапин.
– Мама, мама, смотри, какой хрустальный червяк! – завопил кто-то из бегавших вокруг ребятишек.
– И впрямь – червяк, – хмыкнул Рахматулло. – Пойдемте, мясо сварилось.
Вечерело. Эос канула в зыбком мареве, и фантастический красно-оранжевый закат залил половину неба. В лесу посвистывали неведомые нам твари, между темными стволами сгустился мрак. Над ваннами с мясом клубился пар, отблески костров освещали возбужденных людей, слышался смех.
Не знаю, что меня подтолкнуло, но я тоже отведал прыгунятины. Оказалось не просто съедобно, а даже и вкусно. Беловатое, нежное, оно напоминало телятину и не имело ожидаемого неприятного привкуса.
– Хорошее мясо! Как молодой верблюжонок! – отметил кто-то из бедуинов, орудуя ножом.
– Водки бы сейчас, и я бы оскоромился, – жутковато ощерился Лускус.
– Все, засекаем двадцать четыре часа. Ну, то есть через сутки посмотрим, что и как. Если все будет нормально, нужно отправить пять-шесть групп и устроить загоновую охоту, – я хлопнул в ладоши. – Рахматулло, останьтесь тут, за скотиной приглядите заодно. Чуть кому плохо станет – сразу сообщите.
– Слушаюсь, сэр! – ответил из темноты афганец.
Перед сном я сходил к другой группе добровольцев, которые испытывали на себе местные плоды. Таковых на нашем плоскогорье нашлось не особо много. Длинные пузатые дыни с горьковатой мякотью, лежащие прямо на земле, какие-то стручки, растущие на плетунах, и черные, размером со сливу, но сидящие попарно на тонких ножках ягоды, названные «черными вишенками».
Контрольные поедания добровольцы провели еще вчера вечером. Те, кто пробовал стручки, маялись от поноса, отведавшие дыни и «черные вишенки» чувствовали себя хорошо. Попутно выяснилось, что дыни можно варить – от этого их мякоть становится вкуснее, исчезает горечь, а «вишенки» вкусны и в естественном виде, и годятся для компота.
26 сентября 2204 года
Название «прыгуны» прочно закрепилось за обнаруженными группой Лапина животными. Похожие на исполинских, величиной с корову, зайцев, покрытые жесткой бурой шерстью, прыгуны не умели ни быстро бегать, ни далеко прыгать. Вообще их прыжки напоминали какую-то симуляцию: подобравшись и прижав брюхо к земле, звери отталкивались широкими задними лапами и плавно переплюхивали себя на полтора-два метра вперед. «Беременные зайцы» – Прохор Лапин дал зверям очень точную характеристику.
В том районе Медеи, где мы оказались, прыгуны, по всей видимости, работали главным звеном в местной пищевой цепочке. Они удобряли степь за Перевалом, на этих удобрениях росла сочная красноватая трава, прыгуны ели траву, кто-то, без сомнения, ел их, и далее все по кругу.
Да, совсем забыл – никому из «камикадзе», включая меня, прыгунье мясо не повредило, и Акка распорядилась готовиться к большой охоте. К сожалению, я из-за негнущегося колена принять в ней участие не мог, а потому сидел «вечным дежурным» при штабе.
От хрустального червя, проткнутого пальцем Лускуса, на утро следующего дня осталась лужица слизи, распространяющая вокруг себя запах протухшей селедки. Профессор Желтовский, который появился у загона с прыгунами только к обеду, с сожалением разглядывал эту лужицу и очень сожалел, что у него нет под рукой хотя бы простого оптического микроскопа.
Загонщики ушли утром, вооруженные всевозможными железяками для создания шума. Предполагалось, что они окружат большое стадо прыгунов и погонят его в сторону Перевала. Несколько человек из числа самых быстроногих будут идти впереди и время от времени пугать прыгунов с фронта, чтобы звери не особенно разгонялись.
Рахматулло, проникшийся к прыгунам не только гастрономической любовью, собрал почти двести человек, и они начали строить у реки большие загоны.
– Какой зверь, а? – восклицал афганец. – Мяса много, ходит медленно. Не бежит, не ревет. Рогов нет. Чудо, а не зверь. Подарок Аллаха.
С Аккой мы почти не видимся. Она, стойко неся свалившееся на нее бремя, старается успеть всюду и, как ни странно, успевает. Мне порой кажется, что Акка превратилась в какой-то автомат по оценке ситуации и принятию решений. Все ее приказы коротки и точны. Выполнения их она добивается очень жестко, за что колонисты начали Акку откровенно побаиваться, хотя после странной смерти приговоренного к казни Фиста больше высшая мера ни к кому не применялась.
Быт колонии постепенно налаживается. Модуль дает нам огромное количество строительного материала, заготовок для орудий труда и прочего. Женщины приноровились варить в осветительных плафонах суп из сухпайка, младенцев купали в выломанных полусферах обзорных иллюминаторов, из стеллажных стоек и листов обшивки умельцы делали детские кроватки, а полосы нержавеющей стали, заточенные на местных серо-зеленых камнях, выполняли роль ножей, тесаков и использовались добровцами-лесорубами в качестве пил.
– Человек может приспособиться ко всему на свете! – назидательно усмехался Лускус, наблюдая, как какая-нибудь монголка размалывает брикеты пайка, приспособив в качестве ступки выпотрошенный шлем от скафандра, а вместо пестика сжимая в смуглой руке шарнир ногоступа ремонтного робота.
Разделка модуля идет по графику. Добровцы отдирают листы обшивки, расклинивая кронштейны и выкорчевывая из пазов поперечные стойки каркаса. Отдельно складируется теплоизоляционная ткань, в три слоя покрывавшая весь модуль. Повсюду валяются горы белой термоплитки, сбитой с корпуса. Сверкающими грудами лежат уцелевшие плафоны. Бухты кабелей, мотки проводов и скрученные ленты приборных шлейфов напоминают клубки гигантских разноцветных змей. Снятые двери и переборки сразу же идут на строительство навесов и хижин.