– Молодец. Иначе мне тебя было бы не достать, бугая такого.
Тать еще смог выпрямиться, слепо водя пистолетом – из широкой раны на горле лился густой поток черной жижи, словно зарезан был не человек, а горный тролль, – но через мгновение откинулся назад и распластал руки. Жить осталась только нога, что мелко постукивала каблуком по спинке сломанного стула. Андрей присел рядом, отер о джинсы мертвеца клинок, вынул у него из руки пистолет, поразительно похожий на «ТТ», но с какими-то импортными буквами на боковине ствольной коробки, поднялся, разрезал веревку на руках жалобно всхлипывающей женщины, погладил ее по голове:
– Ну все, не бойся. Все позади.
В этот момент распахнулась дверь, в проеме появился еще один бородач в джинсе, с двустволкой в руке:
– Что тут у вас за… – Он осекся: трупы на полу объяснили бандиту все до последней мелочи.
Зверев вскинул «ТТ», нажал на спусковой крючок…
Нажал…
Нажал…
– А-а-а! – Пружина пистолета оказалась слишком тугой для детских пальчиков, и Андрей, глядя, как поднимается в его сторону охотничье ружье, сунул оружие женщине: – Стреляй!!!
Грохот выстрела распустился в голове множеством алых искр, словно залп победного салюта, горло перехватило от неожиданного холода…
– Ты здесь, мудрый волхв? – поинтересовался Зверев, пялясь в непроглядную темноту.
– Опять вернулся, чадо?
– Опять, Лютобор, опять. – Андрей сел на камне, обхватив колени, передернул плечами. – Быстро на этот раз. Минуты три, наверное, всего там и побыл. Раньше на дни счет шел. Или хотя бы на часы. Недодумал ты что-то со своим колдовством, волхв. Каждый раз, когда ты отправляешь в будущее одну лишь душу, без тела, я оказываюсь в голове очередного бедолаги, оглушенного до полусмерти. Кто на мину наступит, кто от бандита оплеуху схлопочет. В общем, обязательно среди пекла какого-нибудь оказываюсь, а не дома. И долго после этого не живу. Хорошо хоть сюда возвращаюсь, а не на небеса возношусь. Раньше, уходя в будущее вместе с телом, мне удавалось зацепиться там крепче. И меня стремились убить не так активно. Пожалуй даже, меня ни разу не удавалось убить. Хотя я и проваливался обратно сюда. Давай не будем больше вырывать мою душу? Давай снова попытаемся перенести меня домой вместе с телом?
– Ох, и упрям же ты, чадо, – покачал головой старик. – Сказывал же я тебе, попасть можно лишь в то будущее, которое на самом деле существует. Страна сказочная, о коей ты мне молвил, сказка и есть. Нет ее. Вот потому будущее тебя назад и не берет. К себе ты возвертаться не желаешь, а другого мира у меня для тебя нет.
– Кто лучше знает о будущем – ты или я? – Зверев спрыгнул с алтаря и начал одеваться.
– Лучше всех о будущем ведает зеркало Велеса, отрок, – вздохнул Лютобор. – Твои же сказки, хоть и ласкают сердце мое, но к истине отношения никак не имеют.
Колдун наклонился к костру, дунул на него, словно на свечу, – и огонь сгинул. Не погас, а именно сгинул, и угольков не осталось.
– Будь по-твоему, чадо. Еще раз попробую душу твою во времена иные вернуть. Коли опять не выйдет, к прежним чарам вернусь. Вместе с телом перемещать стану. Но час полнолуния ушел. Придется ждать нового.
– И на том спасибо, Лютобор, – поклонился во мрак Андрей. – Что хоть попытался. Я к тебе завтра заскочу, мяса копченого и вина завезу. А то, заметил, не ходят к тебе теперь селяне. Видать, тропы совсем непролазными стали. Боятся.
– Яйцо сырое тогда прихвати, чадо, и жены своей волос длинный. На будущее ее поворожим. На проклятие. Глядишь, чего важного откроется. Ныне же прощай.
Во мраке стало пусто. Исчезли еле слышный шелест одежды, звук дыхания, похрустывание снега под ногами и всегда ощутимое, пусть и на расстоянии в пару шагов, человеческое тепло. Андрей остался один.
– И тебе всего хорошего, чародей, – пробормотал Зверев. – Хотя свет ты, колдун, выключил рановато… – В темноте он нашарил на камне ферязь, накинул на плечи, застегнул крючки. Сразу стало теплее. Побродив туда-сюда по снегу, он собрал колчаны, нашел пояс с оружием, заправил в рукав кистень. – Кажется, ничего не забыл… А то ведь монахи найдут – со свету сживут опосля… Нет, вроде все…
И он двинулся к усадьбе, над воротами которой, словно путеводные звезды, горели факела сторожей.
Обычно Звереву удавалось проникнуть домой незаметно. Сторожа, избалованные длящейся долгие месяцы безопасностью, особой бдительностью не отличались, а если и подавали голос на стук засова, то отклик молодого боярина их легко успокаивал. Посему и в этот раз Андрей, особо не беспокоясь, привычно сосредоточился, положил крест-накрест руки наворота, мысленно сливаясь руками с запором, и тихо произнес заговор на одоление замков, засовов и прочих рукотворных препятствий:
– Встану утром рано, опущусь утром низко, подниму пояс железный, надену шапку медну, надену сапоги булатны. Поклонюсь на север, поклонюсь на юг, поклонюсь на запад да пойду на восток. Пойду в сапогах булатных, в поясе железном, в шапке медной. Пройду тропой мышиной, пройду трактом широким, пройду тропинкой извильной. Пройду сквозь гору высоку, пройду сквозь лес черный, пройду сквозь море глубоко… И тебе, воротина, меня не остановить! – Зверев резко развел положенные на ворота руки, услышал по ту сторону приглушенный стук упавшего засова и потянул на себя створку.
– Кто там шумит среди ночи? – грозно окликнули из терема.[2] – А ну, покажись, не то сулицу[3] метну!
– Факел сперва брось, – хмыкнул Андрей. – Вслепую копья раскидывать много ума не надо. Я это, я. Князь Сакульский, боярин Лисьин. Так что оружие хозяйское ты побереги.
– Нашелся! – неожиданно громко закричал караульный. – Здесь он, у ворот стоит.
Зверев не успел запереть за собой створку, как внутренние ворота распахнулись, мелькнула темная тень, и молодой человек сдавленно крякнул от повисшей на шее тяжести: супруга весила минимум вдвое больше Андрея, даже считая оружие и оставленные в светелке байдану.[4] и куяк[5]
– Милый мой! Суженый мой! – Лицо Зверева стали покрывать влажные поцелуи. – Нашелся, соколик мой ясный, нашелся единственный мой! На кого ты меня покинул, на кого оставил?!
Андрей, обняв ее, стиснул от натуги зубы и ничего ответить не мог.
– Да уж, заставил поволноваться, сынок. – В воротах, в сопровождении двух холопов с факелами, появился Василий Ярославович. – Где же ты был так долго, чего засветло не вернулся?
– Родненький мой… – Полина наконец опустила ноги на землю и прижалась головой к его груди.
Князь Сакульский облегченно перевел дух, хрипло выдохнул:
– У дуба с луком упражнялся да прозевал закат. В сумерках с дорогой промахнулся и через лес продираться стал. А там снега по грудь. Вот и застрял. Пока еще оттуда выберешься! Вы-то чего беспокоились? В темноте даже тати и ляхи спят – чего опасаться? Ну, поспал бы в сугробе, вернулся утром. Одет тепло, не простудился бы. Сколько раз мы так в походе ночевали, отец!
Боярин промолчал, а вот княгиня отпрянула и горячо зашептала:
– Да ты и не ведаешь, от беды какой тебя Господь всемилостивый отвел! На Сешковской-то горе караульные сполохи алые видели да тени летучие! То, сказывают, нежить бесовская дела свои черные творит, люд христианский извести пытается. Не иначе, душу чью-то в сети свои заловили да пожирали в час полуночный, победу новую праздновали, погибель чью-то человечью. А тебя, милый мой, дома-то и нет! – Молодая женщина опять прижалась к его груди.
Андрей поймал на себе внимательный взгляд боярина. Василий Ярославович наверняка подозревал, что без его сына бесовские посиделки не обошлись – но после того, как Лютобор исцелил его жену от бесплодия, хозяин усадьбы предпочитал не замечать дружбы Андрея со здешним колдуном. От церкви не отрекается, к причастию и на исповедь ходит – стало быть, души своей не погубил.