Лучи предзакатного солнца освещали каменную площадку, в центре которой возвышался жертвенный алтарь. Жар понемногу спадал, но камни алтаря еще хранили накопленное за день тепло. Никого из жрецов не было у святилища Баал-Хамона, воздвигнутого на самом высоком холме острова, похожего на вытянутую чашу. Лишь высокий черноволосый мужчина в богато изукрашенных доспехах, со шрамом на щеке, наблюдал, сложив на груди руки, как военный флот огибает «края чаши», заходя между островом и побережьем материка в хорошо защищенную гавань. Попутный ветер раздувал паруса грозных квинкерем, вытянутые обводы которых венчали загнутые вверх хвосты мифических животных, а высокие мачты — штандарты с изображениями диска и полумесяца. Хищные носы кораблей вспарывали морские волны, скрывая под белыми бурунами жала своих смертоносных таранов.
Во взгляде военачальника сквозила гордость за собственный флот. Но к ней примешивалась и тихая скорбь, незаметная, впрочем, со стороны, хотя мужчина и не пытался скрыть своих чувств. Ведь рядом с ним сейчас никого не было, кроме очень похожего на него, черноволосого же, девятилетнего мальчика, одетого в белую тунику. Телохранители остались за пределами святилища, не смея нарушать уединение Гамилькара и его сына. Ведь они беседовали с богами.
Мальчик молчал, взирая вместе с отцом на приближавшийся к берегу флот, потрясавший своей мощью. Гамилькар Барка, между тем, перевел взгляд с бухты на море, простиравшееся вокруг острова на сколько хватало глаз. Там, в направлении к Мелькартовым столбам,[1] за которые уже не раз проникали смелые финикийцы, виднелись десятки высоких мачт и яркие пятна парусов. Из Африки продолжали прибывать все новые корабли, перевозившие солдат и осадную технику. На подходе был второй флот — тридцать квинкерем и два десятка трирем, а кроме них около дюжины больших торговых судов, переправлявших из Карфагена в Гадес, где Гамилькар собирал сейчас свои силы, необходимые припасы для армии вторжения. Завтра придет и третий флот под началом Гасдрубала. С ним прибудут боевые слоны из самого сердца Африки — наступательная мощь Карфагена, перед которой не устоять никому. Когда все эти силы окажутся здесь, можно будет начинать наступление вглубь испанских земель.
Гамилькар довольно улыбнулся, предвкушая грядущие битвы, но его мысли вновь омрачились воспоминаниями. Богатства глубинных земель Испании, на чьем побережье уже расположилось несколько торговых факторий Карфагена, должны были возместить его стране недавнюю потерю Сицилии, за которую он воевал с вероломными римлянами пять лет, добился больших побед и пролил немало крови. Он почти победил. И если бы не затяжные дебаты этих умников в сенате во главе с Ганноном (именно из-за них помощь пришла так поздно), то не случилось бы и позорной капитуляции. А за это время римляне успели построить новый флот и отрезать его армию от близкой Африки. И, несмотря на терпимые условия сдачи, с немалым трудом выторгованные им, поражение бросило тень не только на самого Гамилькара, но и на всю его семью, покрывшую себя славой многих побед.
Правда, ему не в чем себя упрекнуть — он воевал честно. Не без его стараний война, длившаяся двадцать четыре года, принесла громадный урон Риму — лишила его нескольких сухопутных армий и сотен боевых кораблей. Однако, и для Карфагена она не прошла даром. Погибли тысячи опытных воинов, а лучший из флотов обитаемого моря оказался почти уничтожен. Грозная держава финикийцев ослабла. И самое ужасное — в этой войне карфагеняне окончательно потеряли Сицилию, за которую три века ожесточенно бились с греками, постоянно расширяя свои владения на этом благодатном острове. А вскоре лишились и Сардинии с Корсикой.
Это был жестокий удар. Но Гамилькар Барка не привык полагаться только на милость судьбы, в этот раз отвернувшейся от Карфагена. Он всегда шел до конца. И всегда искал способ ответить своим врагам. И вот теперь, спустя всего четыре года после позорной капитуляции, он здесь, на берегу Испании, призванной возместить все потери. Флот возродится — финикийцы лучшие корабелы, а денег у Карфагена достаточно. Пусть город и обязан выплатить Риму контрибуцию в три тысячи двести золотых талантов[2] за десять лет. Карфаген все равно наберет новую армию и сполна вернет Риму долги. Все долги!
Гамилькар снова повернулся в сторону гористого полуострова, быстро накрываемого сумерками. Испания богата. Купцы всегда возвращались отсюда домой с трюмами, заполненными иберийским серебром и золотом. Но куда важнее была железная руда, а также бесчисленные стада быков и табуны коней. Плодородные равнины, дающие обильные всходы.
И, конечно, сами жители этой страны — кельты, как называли их греки. Они воинственны и горды. Это настоящие бойцы, мало ценящие жизнь и живущие лишь ради войны. Кельты никого не боятся и всегда готовы сложить свои головы в бою. Они умеют уважать достойных врагов. Если их покорить, а затем дать проявить свою доблесть на поле брани, то не будет лучших воинов в новой армии Карфагена.
Конечно, есть и другие богатые земли. Смелые купцы, рискнувшие заплывать за Мелькартовы столбы, несколько раз уходили за край Африки и отыскивали там несметные сокровища. Об этих походах на родине слагались легенды. Тех, кому бессмертные боги Карфагена позволяли возвратиться живыми, народ считал героями. Увы, рассказы моряков слишком походили на выдумки. Легенды могут оказаться всего лишь легендами. А Гамилькар привык твердо стоять на ногах. По эту сторону пролива бывал не раз и знал, что нет лучшего способа возродить ослабленный Карфаген, чем покорить здешние плодородные земли.
Гамилькар обернулся к сыну и положил ему руку на плечо. Мальчик вопросительно посмотрел в глаза отцу. В его взгляде читалось восхищение и безграничная преданность. Гамилькар давно заметил, что из трех его сыновей этот — самый резвый. Смышлен не по годам и постоянно рвется в бой вместе с ним. И если бы не молодость, давно управлялся бы с мечом не хуже его самого. Лучшего сына полководцу нельзя было и желать.
— Через несколько дней, Ганнибал, я двинусь с армией вглубь полуострова и завоюю для нашей родины всю Испанию. И тогда никто больше не сможет упрекнуть меня в том, что я не помог Карфагену в трудный час. Я обещаю тебе это.
Ганнибал кивнул. Он знал, отец выполнит задуманное.
— Но это может занять много лет. Кто знает, что за такое время случиться со мною, — Гамилькар замолчал, обдумывая следующие слова. Но его молчание длилось недолго.
— И потому я хочу, чтобы ты, мой сын, — он заговорил снова, пристально глядя прямо в глаза мальчику, — поклялся перед алтарем нашего бога в том, что, если я не успею вернуть долг ненавистному Риму, растоптавшему мою честь, вместо меня это сделаешь ты.
Гамилькар с силой сжал плечо мальчика.
— Поклянись, что ты пронесешь ненависть к Риму через всю свою жизнь и восстановишь величие Карфагена, славной державы наших предков!
Мальчик бросил взгляд на священный алтарь Баал-Хамона, венчавший гору, и произнес твердым голосом.
— Я клянусь, отец.
Altera pars[3]
Бесцеремонно открыв дверь в купе левой рукой, поскольку в правой он держал бутылку пива, Леха увидел за столиком двух девушек субтильного возраста, методично потреблявших йогурты большими ложками. Две верхние полки были завалены сумками, людей там не наблюдалось.
— Привет, девчонки, — обратился он сразу к обеим, хотя и без особой надежды, — открывашки не найдется?
Девушки, заметив в дверном проеме здоровенного парня в черной военной форме, открывавшей на груди тельняшку, и лихо заломленным назад вороным беретом с красным треугольным флажком, насторожились.