Я улыбаюсь.
— Ну что ж, успехи налицо, дети мои… Берта, вы замечательная женщина. Как я завидую этому невозможному типу, развалившемуся на заднем сиденье! Удивительно, что такой слабоумный человек смог соблазнить женщину вашего уровня!
— Может, хватит? — гудит сзади Берю, полушутя, полусерьезно.
Девушка отбрасывает в сторону всякие сомнения и, рассматривая мои комплименты как приглашение к атаке, начинает тереться своим мощным коленом о мою ногу, от чего я резко нажимаю на педаль газа. Машина делает прыжок вперед, Берта, наоборот, откидывается назад, чуть не сломав спинку сиденья, а затем с размаху плюхается на меня.
— Ой, постойте, Тонио, — сюсюкает она с придыханием, — мне это кое-что напоминает… Не успели мы отъехать от ворот, как грузовичок на чем-то подпрыгнул, будто через сточный желоб переехал…
— Это тоже важная деталь, которая займет достойное место в расследовании… Продолжайте в том же духе, и картина мистического дома предстанет перед нами во всей красе… Значит, у нас есть двухэтажный дом на краю парка рядом с Сеной и дорожка кончается сточной канавкой… Кстати, когда вас держали взаперти, вы ведь наверняка пытались посмотреть через щели ставен на улицу?
— О, абсолютно невозможно, поскольку это были не обычные ставни, а деревянные жалюзи. На моем окне они были заперты внизу на висячий замок…
Я бы ее поцеловал, если бы не остерегался уколоться.
— Великолепно, Берта! Вы мне дали еще одно очень важное уточнение: на окнах не ставни, а жалюзи… Теперь мы можем серьезно начать поиск дома, как думаешь, Берю?
Но Толстяк не подает признаков жизни. Повернув к нему голову, я убеждаюсь, что он вновь безнадежно задрых, глубоко и крепко.
— Ну, чего молчишь? — рявкает его нежная супруга.
Мой помощник подскакивает как на углях.
— Что такое, в чем дело?
В сердцах я советую ему досматривать сны, а сам медленно еду вперед, внимательно разглядывая каждый дом.
Глава 5
Время от времени я торможу перед зданием, примерно соответствующим нашему совместному описанию. В некотором роде это похоже на фоторобот. Фоторобот постройки. Мимо многих мы просто проезжаем не глядя, некоторые, разглядев как следует, также отметаем. Иногда в двухэтажном доме нет жалюзи, а иногда перед ним нет сточной канавки.
Вы меня знаете, тайны — моя страсть, но, когда их разгадка затягивается и приходится попусту тратить время, меня одолевает скука. Я очень люблю осенний лес, особенно если им любоваться в компании симпатичного существа в чулках цвета поджаренного хлеба с резинками соответствующей эластичности. Но эта пара рядом со мной совершенно в другой весовой и эмоциональной категории.
В который раз я торможу перед двухэтажным домом. Перед входом сточная канавка, только вот ставни опять обычные.
— Этот парк как лабиринт, — мычит сзади Толстяк. — Просто крысиный ход какой-то, ни черта не найдешь.
Его законная партнерша тоже не пышет оптимизмом. Я уже собираюсь послать все к чертям, как вдруг вижу приближающегося на велосипеде мальчика-посыльного из мясной лавки и подаю ему знак. Милый мальчик. Ростом с сапог драгуна, стриженный под ноль, глаза блестят, как стакан минеральной воды «Перье» или как лысина поставщика никелированной посуды двора ее королевского величества Великобритании. На нем курточка посыльного мясника, штаны посыльного мясника, он сын мясника, сам в перспективе мясник, будущий отец семьи мясников (отпрыски все тоже будут мясниками). Парнишка послушно подъезжает к моей машине.
— Месье?
— Скажи-ка, сынок, ты, должно быть, всех знаешь в округе?
— Ну не всех, — поправляет меня скромный поставщик мясных полуфабрикатов.
— Послушай меня, я ищу своих друзей, которые живут здесь в парке недалеко от Сены, в довольно большом доме. На окнах жалюзи. Понимаешь, что я имею в виду? У них желто-голубая американская машина, а также, наверное, грузовичок-фургон «пежо», и я не удивлюсь, если окажется, что они сами тоже американцы… Знаешь таких?
Паренек, похоже, не такой понятливый, как в общем можно было бы судить по его серьезному наряду. Он концентрируется, как ягодная карамель, приводящая желудок в полное замешательство, и начинает машинально крутить звонок на руле, причем с такой лихорадочностью и так оглушительно, что я еле сдерживаюсь, чтобы не съездить ему по физиономии и не завязать узлом его велосипед.
Время бежит без толку, и это очень угнетает. На мысе Канаверал, когда ждут фальстарта межпланетного корабля, персонал космодрома находится в меньшем напряжении, чем стоящий передо мной мальчуган.
Наконец разносчик антрекотов радостно кивает.
— Послушайте! — вопит он оглушительно звонким голосом, еще более звонким, чем его звонок. — Послушайте…
Призыв явно лишний. Я вслушиваюсь с таким напряжением, что кажется, евстахиевы трубы вылезут сейчас на лоб. Толстуха за моей спиной страстно дышит через нос, а Берю от возбуждения зевает так, что всасывается пыль через отверстия обдува лобового стекла.
— Я знаю людей, о которых вы говорите… Но у них нет машины, как вы говорите. Как вы говорите, так дом стоит рядом с Сеной на дороге к ипподрому, но его невозможно увидеть с улицы, там очень густые деревья.
А людей этих там нет, потому что они уехали…
Я перебиваю оратора:
— Если я тебе подкину солидные чаевые, сможешь нас туда проводить?
— Да, месье.
Никаких колебаний, спонтанность его действий указывает на сильную волю человека, умеющего брать на себя ответственность.
И вот разносчик рагу встает на педали, как заправский жокей, устремившийся к победе в скачках за мировой кубок.
Я еду следом. Заплечный мешок бьет ему по заднице… Проезжаем одну аллею, две аллеи, три. Похоже, круговерти конца не будет. Позади никого! Парень смело может сказать, что выиграл кубок. Велосипед утыкается в железные ворота, заржавевшие, как мужское достоинство Робинзона Крузо до прибытия на остров бесценного Пятницы. Первое, что мы видим, и это немного согревает мне душу, как паяльная лампа: неглубокий желобок у ворот для сточной воды. Вот, наверное, то самое, что подбросило вверх тушу мадам Берю. Но пока слишком рано праздновать победу. Мой девиз, как реклама сыра «Горгонзола»: «Ничего не говорите — ощущайте!»
— Дом, про который вы говорили, здесь! — рапортует наездник.
Из своих секретных фондов я выписываю ему пять франков. Паренек прячет купюру настолько быстро, что я спрашиваю себя, не вырвал ли неожиданный порыв ветра заветную бумажку из его пальцев.
— Ты хозяина-то знаешь? — на всякий случай интересуюсь я.
— Видел в прошлом году…
— Как его зовут?
— Граф де ля Гнилье.
— А чем он занимается в жизни, твой граф, в свободное от полировки своего герба время?
Мальчуган косит на меня, затем взрывается звонким смехом. Он хоть и не понял смысла моей глупой шутки, но рассудил: дядя шутит и в этом месте нужно смеяться.
— Он живет на Средиземном море, кажется… Выходит, граф начищает до блеска свой герб в лучах солнца.
— А когда не живет здесь, сдает дом на лето, — добавляет херувим от скотобойни. — Он уже очень старый, и у него есть дочь, тоже очень старая…
Словом, старость является второй натурой рода де ля Гнилье.
— Но это точно не здесь! — вздыхает толстуха.
— Кто занимается сдачей дома в аренду? — спрашиваю я своего гида.
— Кажется, агентство «Вамдам-Жилье», их контора рядом с церковью…
— Ты не замечал — поскольку много колесишь, много видишь и выглядишь смышленым мальчиком — в этом районе американскую машину в последнее время?
— Таких, как вы говорите, американских машин тут полно, — быстро отвечает поставщик бараньих котлет, — потому как здесь живут одни богачи. У графа вообще никакой машины нет, только трехколесная коляска, которую толкает его дочь, так как у старика парализованы обе ноги!
Будучи человеком проницательным, я соображаю, что вытянул из этого кладезя максимум информации за минимум времени.