Уселась под цветущим миндальным деревом из пластика, а Эва встала в очередь. Она попыталась выбросить из головы картину, которая все еще стояла у нее перед глазами, но покойник не хотел пропадать. Интересно, забудет ли случившееся Эмма? Или примется рассказывать всем и каждому? А что, если ей станут сниться кошмары по ночам? Им надо молчать об этом, не говорить на эту тему даже друг с другом. И в конце концов Эмме покажется, что ничего никогда и не было.
Очередь, хоть и медленно, двигалась. Эва невидящими глазами смотрела на парней и девушек в красных рубашках с короткими рукавами за прилавком: на головах у них были красные козырьки, работали они в бешеном темпе. В ноздри Эве ударил запах жаренного на сале мяса, расплавленного сыра и всевозможных пряностей. Но молодые люди за прилавком, казалось, не реагировали на тяжелый чад, они сновали туда‑сюда, как неутомимые красные муравьи, и жизнерадостно улыбались, принимая заказы. Она смотрела на быстрые руки и легкие ноги, порхавшие по полу. Как мало это напоминало ее собственный рабочий день! Большую часть времени она проводила в мастерской, стоя посреди комнаты, обхватив себя за плечи, глядя на натянутый холст, как на врага. Иногда она смотрела на него с мольбой. В удачные дни Эва сначала агрессивно, не отрываясь, смотрела на него, а потом бросалась в наступление, напористая и уверенная в себе. Картины удавалось продать редко.
– «Хэппи мил», – быстро проговорила она. – И еще курицу и две колы. Не могли бы вы вложить Аладдина, у дочки только его нет, будьте добры!
Девушка принялась за работу. Руки переворачивали и жарили, паковали и расправляли – все это с молниеносной быстротой. Эмма вытягивала шею в своем углу, высматривая мать с подносом. Вдруг колени у Эвы задрожали. Она опустилась за столик и с некоторым удивлением уставилась на свою дочь, которая с энтузиазмом пыталась открыть маленький картонный домик. Она искала подарок. От восторженного крика у Эвы заложило уши.
– Мама, у меня Аладдин? – Она подняла фигурку над головой, чтобы все могли ее увидеть. Многие обернулись и уставились на девочку. Эва спрятала лицо в ладони и всхлипнула.
– Тебе плохо, мамочка?
– Нет, просто нервы. Это скоро пройдет.
– Ты расстроилась из‑за того дяденьки, который умер?
Эва вздрогнула.
– Да, – призналась она. – Я расстроилась из‑за него. Но давай не будем о нем больше говорить. Никогда. Слышишь меня, Эмма? И никому! Потому что это очень грустно.
– А как ты думаешь, у него есть дети?
Эва вытерла лицо рукой. Она уже больше не была уверена в будущем. Она смотрела на курицу, на коричневые кусочки, обжаренные в масле, и чувствовала, что есть их не может. Перед глазами у нее опять появились прежние картины. Она видела их сквозь листву миндального дерева.
– Да, – наконец произнесла она и вытерла лицо еще раз. – Вполне возможно.
***
Пожилая дама, выгуливавшая собаку, совершенно случайно обратила внимание на сине – белую кроссовку, торчащую из камней. Так же, как и Эва, она позвонила из телефонной будки у моста, но на сей раз действительно в полицию. Когда прибыла полицейская машина, женщина с беспомощным выражением лица стояла на берегу, повернувшись спиной к трупу. Один из полицейских, по фамилии Карлсен, первым вылез из машины. Он вежливо улыбнулся, увидев женщину, и с любопытством уставился на ее собаку.
– Это голая китайская собака, – объяснила она.
Голая китайская собака представляла собой чудесное создание, немного жалкое, очень розовое и морщинистое. На темечке у нее был густой пучок грязно‑желтого меха, а так она была – правду сказала хозяйка – голая.
– А как ее зовут? – спросил он из вежливости.
– Адам, – ответила хозяйка.