Поэтому бессмысленно делать из меня героя.
– А я и не делаю из тебя героя, Бен. Я просто констатировал: Начальник за всю свою службу не расследовал ни одного убийства.
– Джимми, если хочешь играть дальше – ставь два доллара.
– И что ты намерен делать? – не унималась Дайан.
– Подождем, к каким выводам придет прокурор на основе того, что нашли в бунгало.
– Ты намерен просто ждать сложа руки? Ты что – рехнулся?
– Бен, все знают: большинство убийств разгадывают в первые двадцать четыре часа – или никогда. Это факт.
Типичное рассуждение Боба Берка – его фирменное ни на чем не основанное обобщение.
– Послушай, мы тут не в следопытов играем. Если я примусь галопировать по округе и расследовать убийство самостоятельно, меня по головке не погладят. Существует закон и законом определенные процедуры. Это юрисдикция окружного прокурора. Так что – извини-подвинься. Мое дело – сторона.
– Но случилось-то все в твоем районе! – настаивал Бобби.
– К тому же, Бен, именно ты нашел тело!
– Это несущественно. Не моя юрисдикция.
– А вот Начальник – тот бы лапки не сложил! – ввинтил Дик. – Ты, кстати, можешь попросить его о помощи – в качестве... как это называется... в качестве консультанта!
Я сердито закатил глаза.
– Мне ничья помощь не нужна! К тому же он бы и не согласился работать для меня.
– Будто ты его когда спрашивал!
Я решил увести разговор в сторону.
– Кстати, друзья-приятели, а не знает ли кто из вас, где мой отец мог раздобыть бутылку пива?
– Клод пил пиво? Дела!
– Да, большая такая бутылка. Откуда она у него?
– Да откуда угодно. Велика невидаль – пиво!
– Тут речь не просто о пиве. Если узнаете случайно, кто ему продал бутылку пива, – дайте мне знать.
– И что ты сделаешь? Арестуешь человека за то, что он продал старику бутылку пива?
– Просто переговорю с глазу на глаз.
– Начальник был молоток, – сказал Дик, возвращая нас к более привычному образу моего отца как могучего полицейского, а не ворчливого старика. – Он бы этих молодых да ранних юристиков не послушался. Нет, сэр, и не мечтайте! Хотел бы я посмотреть, как один из этих желторотых говорит твоему отцу: «Это не ваша юрисдикция!» Твой отец показал бы ему, где раки зимуют!
– Дик, никуда бы он не делся – послушался бы как миленький. Точно так же, как я.
– Ну-ну, – сказала Дайан, – а вот твоя мать – та бы никогда не пошла на попятную. – Она сделала затяжку и со смаком выпустила дым из рта. – Чтобы она да послушалась какого-то там юристика? Она сроду никого не слушалась!
Это был чреватый последствиями момент, и все четверо уставились на меня в ожидании моей реакции.
В те несколько недель, что прошли со смерти матери, я рядился в тогу стоицизма, которая пристала настоящему янки. Моя скорбь была тем горше, что в ней был привкус вины и стыда за свое былое поведение – привкус вины и стыда куда более сильный, чем у рядового сына после смерти матери.
К моему собственному удивлению, внезапное упоминание о матери не вызвало у меня бури чувств. Видно, острота скорби притупилась и перешла в тихую печаль.
И Дайан совершенно права: если бы Крейвиш, этот телевизионный клоун, посмел указать Энн Трумэн ее место, как он проделал со мной...
– Наглец, который попробовал бы командовать моей матерью, живо получил бы коленкой под зад – и весь разговор, – сказал я.
Вот вам образчик того, какой была моя мать.
Это было примерно в 1977 году, ранним сырым утром в самом начале весны. Сидя на кухне в то утро, ты чувствовал тьму за окном, ноздрями ощущал дождь и грязь за пределами уютного пространства.
Мать читала книгу в толстом переплете, одетая уже по-дневному. Волосы собраны сзади в аккуратный пучок, только дырочки в ушах еще не закрыты серьгами. Я тоже сидел за столом.