— Ну и ну!.. А потом?
— Потом... потом, дорогая, я обходилась с ним очень пренебрежительно, без стеснения показывая ему значительную часть своей персоны. Этого увальня я не улавливала, я его разжигала.
— Ох, Андре!
— Да и знаешь, меня это очень развлекало. Ведь все говорят, что слуги в счет не идут, ну, я и не считалась с ним. Вызывала его к себе каждое утро, когда горничная одевала меня, и каждый вечер, когда она меня раздевала.
— Ох, Андре!
— Дорогая! Он пылал, как соломенная крыша. Тогда я стала во время еды разглагольствовать о том, как важно быть чистоплотным, ухаживать за собой, о душах, о ваннах. И через две недели он исправнейшим образом каждое утро и каждый вечер полоскался в реке, а потом так опрыскивался духами, что хоть беги вон из замка. Пришлось запретить ему душиться — я очень сурово сказала ему, что мужчина должен употреблять только одеколон.
— Ох, Андре!
— И тогда мне пришла в голову мысль устроить нечто вроде сельской библиотеки. Я выписала несколько сот высоконравственных романов и давала читать всем крестьянам и всей нашей прислуге. Но туда затесался десяток романов... ну, как бы их назвать?.. поэтических, что ли... словом, таких, что волнуют сердца институток и лицеистов... Их-то я и подсовывала своему лакею. Они открыли ему глаза на жизнь... с весьма своеобразной стороны!
— Ох... Андре!
— И тогда я стала очень фамильярна с ним, говорила ему «ты», переименовала в Иосифа... Дорогая! в каком он был состоянии!.. Описать невозможно! Похудел как... как петух... и глаза сделались совсем дикие. Боже, до чего я забавлялась! Редко у меня бывало такое веселое лето...
— А дальше что?..
— А дальше... дальше... Однажды, когда муж уехал, я велела Иосифу заложить экипаж и отвезти меня в лес, жара стояла в этот день невыносимая... Вот и все!
— Ох, Андре, расскажи, как это было!.. Мне так интересно!
— Сперва выпей еще шартрезу, не то я одна прикончу графинчик. А дальше мне стало дурно.
— Дурно?
— Какая ты глупая! Я ему сказала, что сейчас мне станет дурно, и велела перенести меня на траву и уложить. А лежа на траве, я стала задыхаться и велела распустить мне шнуровку. А когда он распустил, потеряла сознание.
— Совсем потеряла?
— Нет, конечно!
— А потом?
— А потом мне пришлось добрый час пролежать без сознания. Он никак не мог взять в толк, каким способом привести меня в чувство. Но я была терпелива и открыла глаза, только когда его падение совершилось.
— Ох, Андре!.. И что ты ему сказала?
— Ничего, разумеется! Я же была без сознания и ничего не чувствовала. Просто поблагодарила его и попросила помочь мне дойти до кареты. После этого он отвез меня в замок, но на повороте чуть не опрокинул карету.
— Ох, Андре! И все?..
— Все...
— И ты только один раз теряла сознание?
— Что за вопрос! Разумеется, один раз. Я отнюдь не собиралась брать в любовники этого деревенского увальня.
— И ты долго потом держала его у себя?
— Долго. И сейчас держу. С чего бы мне отказывать ему от места? Он отличный лакей.
— Ох, Андре! И он по-прежнему тебя любит?
— Что за вопрос!
— Где он сейчас?
Баронесса нажала на вделанную в стену кнопку электрического звонка. Почти сразу в дверях появился высокий малый в ливрее, от которого разило одеколоном.
— Иосиф! Будь добр, позови горничную, боюсь, мне сейчас станет дурно, — сказала ему баронесса.
Он продолжал стоять, вытянувшись в струнку, как солдат перед высшим чином, и горящими глазами ел свою госпожу.
— Иди же, позови ее, дурачок, мы ведь сегодня не в лесу. Розали поможет мне быстрее, чем ты, — приказала она.
Он повернулся на каблуках и вышел из комнаты.
— Но что ты скажешь горничной? — испуганно спросила графиня.
— Скажу, что все уже прошло! Нет, все равно попрошу расшнуровать себя. Может быть, мне станет легче, а то я совсем задыхаюсь... Я охмелела, дорогая... так охмелела, что не устою на ногах...
