Смутные картинки мелькали у меня перед глазами. Вроде меня недолго тащили по улице, затем усадили в машину. Стало прохладней, я слышал звук урчащего мотора. Голова взрывалась болью, я тихо стонал. Чья-то холодная рука легла мне на лоб, чей-то голос произнес что-то на непонятном мне языке. Затем легкий укол в предплечье и по телу разливается тепло и слабость, но голова перестала тревожить. Я затих. Помню какой-то приятный запах, что-то мягкое и теплое под моей щекой.
— Не буду засыпать, — пробормотал я, с трудом ворочая заплетающимся языком.
— Ты уже спишь, малыш.
***
«Ну и сон!», — подумалось мне, когда я проснулся. Первые мгновения после пробуждения, однако, вернули меня к реальности. Я лежал на большой кровати в абсолютно незнакомой мне комнате. Резко сев, я поморщился от головной боли. Место удара пульсировало. Сжав зубы, я встал и подбежал к двери. Которая, конечно, была заперта. Кинувшись к окну, убедился, что оно закрыто решеткой.
— Бесполезно, не трать время. Тебе не сбежать, — раздался позади знакомый голос.
Я резко обернулся и увидел Хакима, с легкой усмешкой на губах. Это меня взбесило.
— Отпусти меня немедленно! Ты не имеешь права меня здесь держать! Я иностранец! Меня будут искать!
— Не сомневаюсь. Ты вроде отдыхаешь здесь один? — широко усмехнулся Хаким. Происходящее, похоже, ему нравилось. А я понял, что на катере Майк меня просто проверял и неспроста он мне не понравился. Мужчина достал из кармана несколько листов бумаги с фото и швырнул их на пол передо мной.
— Что это? – с опаской спросил я.
— А ты посмотри.
Мужчина скрестил руки на груди и терпеливо ждал. Я медленно опустился на пол и взял в руки сначала фотографию. На ней был изображен изуродованный труп. Ничего не поняв и думая, что надо мной издеваются, я взял бумаги. Первая – медицинский отчет, вторая – полицейское заключение, третья – письмо с соболезнованиями, заверенное послом России. Я моргнул, и все сложилось воедино. Теперь для всех остальных меня нет в живых. Ловко…
— Это ничего не значит, — мой голос дрожал.
— Ты и сам понимаешь, что это не так, — Хаким не отрывал от меня взгляда. – Советую тебе вести себя хорошо, и тогда твоя новая жизнь будет лучше, чем ты мог мечтать.
— Лучше? – я не выдержал. Предательские слезы покатились по моему лицу. – Меня похитили, держат неизвестно где и собираются продать! Это лучше моей жизни?
Мужчина не ответил. Он вдруг подошел ко мне. Оказывается, он выше меня на голову и гораздо шире в плечах. Я инстинктивно сделал шаг назад и уперся в стену. Мое сердце бешено забилось. Я снова ощутил тот приятный запах, как и в машине, запоздало понял, что это парфюм мужчины. Хаким поднял руку и коснулся моей щеки, вытирая слезы.
— Не… — попытался сказать я, но не смог. Я весь дрожал. Какой же я все-таки трус…
Мне удалось лишь зажмуриться и отвернуться, но холодные пальцы все равно нежно стирали непрекращающиеся слезы.
— Ты такой красивый, — вдруг прошептал Хаким с легким придыханием. – Я давно не видел такого сокровища. Ты принесешь мне очень хорошие деньги.
Эта фраза меня немного отрезвила. По крайней мере, реветь я перестал. Раскрыл глаза и попытался вложить всю ненависть в слова:
— Не принесу. Не дождешься. Я лучше умру.
— Это легко сделать, — пообещал Хаким, но руку убрал. – Ты ведь даже не представляешь, как больно может быть. После этой боли, ты будешь умолять меня прекратить. И после, сделаешь все, что я скажу.
Он говорил это так буднично, без интереса, но я не сомневался, что угрозу в жизнь он воплотит, даже не задумываясь.
— Никогда, — с трудом произнес я, силясь не отвести взгляд.
Мне показалось или в карих глазах возник интерес? Вдруг в дверь постучали, и вошел уже знакомый мне крепыш.
— Шеф, — просто позвал он, разглядывая нас заинтересованно.
Хаким с легким сожалением отошел от меня и скрылся за дверью вместе с крепышом. Я сполз по стене, пытаясь успокоиться. Пульс стучал даже в ушах. Да, не завидное у меня положение. Хаким очень пугал. Ему бы в кино злодеев играть.Я глубоко вздохнул. Как говорила моя мама, безвыходных положений не бывает. Может он просто запугивал меня. Если он собирается продать меня, то скорей всего не будет калечить. Это нехитрое умозаключение придало мне сил. Может мне удастся убедить его отпустить меня? Наврать чего-нибудь, например? Что я миллионер и могу сам заплатить за себя.
В этот день меня больше не беспокоили. Никто не приходил, обо мне даже как будто и забыли. Я не знал, радоваться этому или нет. Я тщательно осмотрел комнату. Покрашенные в бежевый цвет стены, кровать, новое постельное белье на ней. Ни розетки, ни выключателя. Даже занавесок не было. Это как у заключенных, забирают даже шнурки, чтобы они себя не придушили? Я еще тщательно изучил вид из окна. Кроме зеленого буйства местных деревьев там ничего не было. Я прислушивался к звукам. С удивлением услышал плеск волн. Значит, я у моря? Интересно. Когда стемнело (а я не имел возможности включить освещение), мне ничего не оставалось, как лечь спать.
***
— Хм, а он ничего, — раздался чужой голос надо мной. Говорили на арабском. Но я понимал каждое слово, благодаря соседу-полиглоту в общежитии по университету и его увлеченностью ближним востоком, мы выучили этот язык, как некоторые другие. К языкам у меня была необъяснимая тяга, и они очень легко мне давались. Мои посетители, похоже, и не догадывались, что я их понимаю, и говорили открыто.
— Он больше, чем ничего, — со смешком ответил Хаким. – А ты не опускайся до ревности.
Кто-то фыркнул.
— Больно надо. Какие у него волосы… Как будто золотые. А глаза? Какого цвета у него глаза?
— Думаю, сейчас ты сам увидишь. Мы его разбудили.
Я распахнул глаза, поняв, что нет смысла таиться. Возле кровати стояли Хаким и незнакомый мне юноша. Высокий, тонкий, с бледной кожей, русой копной волос и оценивающим взглядом.
— У него голубые глаза, как банально, — скорчив рожицу, сказал юноша. Но даже я в его голосе услышал зависть.
— Что вам нужно? – спросил я на английском.
— Ничего. Всего лишь оценить тебя, — откровенно сказал Хаким, наблюдая за моей реакцией. Я стушевался.
— Как мило он краснеет, — мстительно заметил юноша, переходя на английский, чтобы мне было понятно. Я покраснел еще больше. Он довольно хмыкнул. – Хаким, — юноша снова перескочил на арабский. – Следи, чтобы он ничего не сделал себе. Его волосы делают его неповторимым, он похож на эльфа с ними. Их нужно сохранить до торгов.
— Я понимаю.
— И лицо… Никогда не видел у мужчин такую гладкую кожу. Смотри, чтобы он себе не навредил.
— Не в первый раз, — сухо ответил Хаким. Юноша заискивающе улыбнулся:
— Конечно, ты в этом эксперт. Прости. Я думаю, за него смело можно просить миллиона три.
Я едва не ахнул. Три миллиона? Чего? Долларов? Дирхам? Тайских бат? Сумма в любом случае была большой. Задумавшись об этом, я пропустил вопрос Хакима – он уже два раза спросил, не хочу ли я есть. Вообще-то, я решил объявить голодовку, но слова юноши подкинули мне такую идею…
— Хочу, очень хочу, — заверил я мужчину.
Он странно посмотрел на меня, почувствовав подвох, но не имея возможности разгадать его и что-либо предпринять. Юноша потянул его за руку, и они ушли из комнаты. Через полчаса мне принесли еду. На большом подносе были булочки, ветчина, фрукты, овощи, овсянка и острая лапша. Слуга, принесший мне все это, склонился в поклоне, и так и застыл в нем у двери, ожидая пока я поем. Он был местным. Я попытался разговорить его, узнать местонахождение, но английского он не понимал, а тайского не понимал я.
Потягивая кофе, незаметно для слуги, я спрятал крошечное блюдечко со специями. Ножа мне не дали. Из столовых приборов была лишь ложка в количестве двух штук – десертная и столовая.
Улыбнувшись слуге, я показал, что закончил и он торопливо все унес. Недолго думая, я достал блюдечко и с размаху стукнул им о стену. Половина отлетела, а половина осталась у меня в руках. Тонкий, гладкий фарфор стал острым. Как не предусмотрительно, Хаким. Я, довольный собой, засмеялся.Приставил свой самодельный нож к волосам, стараясь срезать их под самый корень. Оказалось, что фарфор не такой уж и острый. Я просто обрывал волосы, кое-где обрезая. Дело медленно, но шло. Приблизительно через полчаса моя голова была похожа на кошмар любого парикмахера — покрыта неравномерным слоем волос, тогда как их максимальная длинна местами была сантиметра полтора. Затем предстояло самое трудное – порезать себе лицо. Но стоило мне вспомнить спокойный тон Хакима, его самодовольство, уверенность в моем подчинении, как рука сама поднялась, и я с остервенением полоснул себя по лицу. Щека вспыхнула, кровь медленно проступила. Затем упали первые несколько капель, и она потекла тонким, но уверенным ручейком, по шее, по груди. Но на этом я не остановился. Нанес себе еще несколько порезов, думая, как же я ужасно буду выглядеть всю оставшуюся жизнь. Вот только это лучше, чем оставаться здесь.