До пенсии всего ничего, я всё понимаю, но ты же не за пенсией пошла в девяносто шестом на только что открывшиеся Императорские Учительские курсы, совсем не за пенсией, - за чем-то другим? Вспоминай, Анна Ивановна. Вспоминай, хорошая моя.
– А какое отношение имеет ко всему этому наша школа? Я сама, наконец? Почему вы мне всё это рассказываете?!
– Ну, как же?! - удивился Гурьев. - Раскопки - раскопками, Центральный Комитет - Центральным, как говорится, Комитетом, а работать-то мне предстоит у вас и с вами. Под вашим началом и руководством. Так что не вижу ничего странного. Опыт учителя, наставника у меня очень скромный, поэтому даже и не понимаю, как можно предполагать обойтись без вашей помощи и поддержки. А с раскопками - помогут ещё и школьники, особенно с вашего соизволения. Дело интересное, нужное: история родной страны, родного края - это важно, архиважно, я бы сказал. Историческая практика. Практическая история, - вот, пожалуй, наилучшее определение.
– А почему тогда - литература? Почему - не история?!
– Потому что литература - это история в наиболее увлекательной, доходчивой форме, Анна Ивановна.
– И что же? Вы будете… просто учителем? На полставки?!
– Буду, - кивнул Гурьев. - С огромным удовольствием. И вы скоро убедитесь: я вам нравлюсь - в том числе и как учитель.
– И что же, бумаги ваши… настоящие? Все - настоящие?
– Абсолютно. А говорю я вам это - про раскопки и важное поручение Центрального Комитета - для того, чтобы вы знали: я иногда буду совершать экстравагантные, неожиданные поступки, а вам при этом лучше всего делать вид, будто всё совершенно нормально. И чтобы вы не боялись - ощущайте за своей спиной всю мощь Центрального Комитета. Нашей родной коммунистической партии. Большевиков.
Если бы Завадская не была абсолютно уверена, что это невозможно - она могла бы поклясться: в голосе сидящего перед ней человека звучит насмешка. Откровенная - и более чем язвительная. Но ведь это невозможно, подумала Завадская. Нет. Нет, решила она окончательно. Нет. Мне показалось.
– Что - всей?! - она приподняла брови.
– Целиком.
Заведующая долго рассматривала Гурьева, прежде чем нарушить молчание:
– Вы ведь не расскажете мне, что происходит. Что - вообще - происходит?
– Нет, Анна Ивановна. Поверьте, так правильно.
– Хорошо, - Завадская вздохнула и посмотрела на Гурьева. - Хорошо, Яков Кириллыч. Можете располагать мной в полной мере. А насчет классов… Два десятых и три девятых. Два восьмых. Классы не такие уж и большие.
– Разберёмся, Анна Ивановна, - Гурьев кивнул, заложил ногу на ногу и сцепил пальцы в замок на колене. Рукава сорочки чуть-чуть приподнялись, и Завадская с изумлением увидела на его левом запястье часы - странные, блестящие, явно и вызывающе заграничные, а на правом - массивный браслет кованого червонного золота, с затейливой славянской вязью, но не произнесла ни звука. Потому что он весь был такой, этот непонятный молодой человек, говорящий невероятные, едва ли не смертельно опасные вещи с таким видом, как будто нет ничего обыденнее и проще. Что же - получается, в Центральном Комитете вот такие - теперь - работают?! Молодые, яркие, нездешние какие-то. С такими глазами. Да этого же просто быть не может. Выдумка? Мистификация?! Боже мой, да кому же придёт в голову такая чудовищная идея?! Не может быть. А - есть. Подождите… А с чего я взяла, будто он - сотрудник ЦК?! Он же сказал - "поручено"?! Всего-навсего - "поручено"?! Да - или нет?! Что же происходит?!
Она зябко повела плечами и стянула пальцами платок у самого горла - и всё-таки решилась задать страшный вопрос:
– Вы работник ЦК?
– Я школьный наставник, обременённый важным, ответственным поручением, которое не имею права не выполнить, Анна Ивановна, - ласково проговорил Гурьев. - Это всё.