Глава 2
Плавучий цветочный рынок на канале Сингел был излюбленным местом, где Чарли писала свои картины. Весенние нарциссы и тюльпаны уже уступили место розам, охапки которых всех сортов и оттенков, окутанные облаками белых крохотных цветочков, теснились в огромных ведрах. Яркие навесы стоящих вдоль берега барж укрывали их от осеннего солнца, купая в мягком золотисто-желтом мареве.
Невозможно было запечатлеть все детали, да Чарли никогда к этому и не стремилась. Она предпочитала изображать на холсте общее впечатление, то, что она увидела скорее внутренним зрением, нежели глазами.
Примостив велосипед у стены, она устроилась с табуреточкой и мольбертом на самом краю тротуара, дабы по возможности не мешать суетящейся вокруг толпе. Кое-кто из прохожих останавливался, восхищаясь ее работой; в ответ на их комплименты она улыбалась и про себя ухмылялась грубой лести тех, кто рассматривал ее картины слишком близко, не видя на них ничего, кроме яркой мазни.
Мелодичный звон колоколов на башне Мюнт только что известил об очередной половине часа, и Чарли было уже собралась сделать небольшой перерыв, чтобы выпить кофе, когда вдруг ее охватило какое-то странное предчувствие и по спине пробежали мурашки… Она старалась не озираться по сторонам, но разве могла ее сила воли сравниться с силой неумолимого притяжения?
Чутье ее не подвело — это был он. Он стоял за ее спиной в пяти футах от нее и изучал ее картину. На нем был тот же серый деловой костюм униформа преуспевающего бизнесмена, а именно таковым он и был. И все же… что-то не вписывалось в этот образ.
О, костюм сидел безупречно, точно влитой, на его могучей фигуре — ни морщинки, ни складочки. Но что-то все же было не так… Может, что-то в его движениях. Язык у нее мгновенно присох к гортани, в памяти отчетливо всплыли ощущения, которые она испытала, танцуя в его объятиях.
Со дня их встречи прошла почти неделя, но ей так и не удалось выкинуть его из головы. Сначала она просто пряталась, боясь попасться ему на глаза, но потом чувство собственного достоинства возобладало, она стала ждать случая разнести его в пух и прах за его оскорбительное обращение с ней. Однако он не показывался, и решимости у нее поубавилось, а в сердце поселилась тоска.
И вот он здесь, спокойно шагает к ней, улыбаясь, словно случайной знакомой. Она вся напряглась и, отвернувшись, стала перемешивать в палитре шафран с кадмием.
— Недурно, — с некоторым удивлением заметил он, кивнув головой в сторону мольберта; похоже, он и мысли не допускал, что у нее вообще может быть какой-то талант.
— Спасибо.
— И давно вы этим увлекаетесь? — продолжал он. Видно, его забавляло то, что она решила не обращать на него внимания.
Чарли безразлично пожала плечом: дескать, мне все равно, здесь вы или нет.
— О, давно. Лет с пятнадцати-шестнадцати.
— Ах, ну тогда действительно давно, — серьезно согласился он.
На его насмешку Чарли ответила свирепым взглядом. Уж не считает ли он ее ребенком?
— Мне уже двадцать два, — с достоинством сообщила она.
— Да неужели? — Он лукаво приподнял бровь. — Ни за что бы не подумал.
— Представьте себе. — Она знала, что выглядит моложе своих лет. Это все из-за волос. Сегодня они были убраны в высокий конский хвост и перевязаны желтой и розовой ленточками. Что бы она с ними ни делала, ей никогда не удавалось уложить их в элегантную прическу: слишком кудрявые.
Он наклонился и стал внимательно рассматривать картину. Боясь вновь сомлеть от запаха его мужского тела и исходящего от него тепла, она на своей низенькой табуреточке отшатнулась в сторону так, что чуть не потеряла равновесия.
— У вас профессиональная техника письма, — произнес он с видом человека, который знает в этом толк. — Вы учились в художественном колледже?
— Да, но я его бросила, — ответила она. В интонациях ее голоса проскальзывали воинственные нотки. — Перспектива стать конструктором-дизайнером или работать в рекламе меня не устраивала.
— Ну да. — Он опять принял насмешливо-серьезный тон. — Вы просто продаете свои картины?
— Естественно, нет, — с надменным презрением отрезала она. — Если они кому-нибудь по-настоящему нравятся, я их дарю. В жизни есть кое-что поважнее, чем делать деньги. — Она пренебрежительно взглянула на его портфель, он был из тонкой кожи. Ее папочка считал это основным признаком: чем тоньше кожа портфеля — тем важнее персона.
Он улыбнулся, прекрасно уловив ее намек.
— Тогда на что же вы умудряетесь жить? — осведомился он с притворной мягкостью.
— Деньги мне присылает отец… — Еще не закончив фразу, она осознала иронию и почувствовала, что начинает краснеть.
— Очень удобно. — Кажется, он решил вволю над ней поизмываться. Значит, вас содержит отец и, в отличие от многих других людей, вам ни к чему заниматься этим грубым и грязным делом, то бишь зарабатывать деньги.
— Да… но… я все их не трачу, — пробормотала она, разозлившись на себя, да и на него — за то, что поставил ее в глупое положение. И стала поспешно складывать художественные принадлежности в специальный деревянный ящичек.
Тон его тут же изменился.
— Вы уже уходите? — В его голосе чувствовалось раскаяние. Пожалуйста, не уходите, если это из-за меня. Вы же не закончили работу.
— Я хочу выпить кофе, — отрезала она, чего доброго, еще догадается, что порядком вывел ее из душевного равновесия.
— Тогда позвольте мне вас угостить, — вдруг предложил он.
— Нет, спасибо. Он ухмыльнулся;
— Вы на меня сердитесь, и у вас есть на это все основания. Кажется, той ночью я позволил себе лишнее и вел себя не по-джентельменски. Давно следовало бы извиниться, но я был в отъезде. Пожалуйста, примите мои извинения сейчас.
— О, нет… это тащить не надо, — как-то неуверенно возразила она. Обычно я оставляю все у стены, лоточник за этим присмотрит.
Он кивнул и помог пристроить ее принадлежности в стороне от прохожих. Кафе, где она обычно пила кофе, было совсем рядом. Следуя за ней, он спустился по крутым ступенькам и, пригнувшись под низкой притолокой, вошел внутрь.
Кафе было оформлено в традиционном голландском стиле: обшитые темной доской стены и простые деревянные столы со стульями. На пороге Чарли вновь одолели сомнения: не стоило с ним сюда идти. Здесь обычно собиралась богемная молодежь, которой был наводнен Амстердам. Строгий деловой костюм ее спутника только подчеркивал его принадлежность к совсем другому, чуждому ей миру.
Кое-кто уже заметил ее, поприветствовав улыбкой или махнув рукой. Она бросила осторожный взгляд на своего спутника.
— Может, мы… пойдем в какое-нибудь другое место? — поспешно предложила она. — Тут слишком людно.
— Вовсе нет, — возразил он; очевидно, его ничуть не волновало, что он выглядит белой вороной. — А вот и свободный столик.
Взяв ее за руку, он направился в конец комнаты, подальше от шумной толпы посетителей, собравшихся у высокой стойки, где пили кофе и пиво или играли в кости. В другой раз она бы возмутилась этой бесцеремонностью, но от его прикосновения ее окатило такой жаркой волной, что она уже не могла нормально соображать.
И Чарли послушно села за выбранный им столик. Краем глаза она заметила приближающуюся к ним официантку; это была Карин, студентка из Утрехта, подрабатывавшая в кафе во время летних каникул. Эта девушка за версту видела интересных мужчин, и, уж конечно, такой пустячок, как шелковый, с яркими крапинками галстук, ей был не помеха.
— Привет, Чарли! — тепло поприветствовала ее Карин, хотя сама была занята только тем, чтобы своими формами в облегающих джинсах сразить наповал красивого незнакомца. — Привет. — Ее интонации явно клонили к тому, чтобы их познакомили.
Чарли неожиданно попала в странную ситуацию. С этим человеком она танцевала, причем настолько близко, что слышала стук его сердца, целовалась и, еще бы чуть-чуть, оказалась бы на широкой двуспальной кровати, но до сих пор не знала, как его зовут. Он сразу смекнул, в чем загвоздка, и, улыбнувшись, сообщил: