«Долг сапожнику — 46 фунтов стерлингов. Долг Бриджесу, моему портному, — 26 фунтов. Долг бедной женщине на теннисном корте за мячи — не знаю точно сколько…»
О Господи, каким жалким идиотом он был! Ничтожный придворный, пытавшийся придать себе показной блеск, не заметивший за играми, как его затянул этот ужасный водоворот.
«Долг Марку Сметону, — 73 фунта 6 шиллингов 7 пенсов».
Ну, ладно, это — единственный долг, который отцу платить не придется. Бедный простолюдин Марк умрет тоже сегодня. Музыкант королевы — сын плотника, — он многого достиг своим умением петь, играть и сочинять музыку. Как человека низкого происхождения, его подвергли пытке, и он запел по-другому. Он признался в любовной связи с королевой и обрек их всех на гибель. Фрэнсис мрачно подумал, сколько же его пытали, прежде чем он выкрикнул: «Да, да, да!»
Луч света упал на пол. Наступил рассвет, и, подойдя к оконцу, Фрэнсис убедился, что день будет чудесный. Теперь ему надо торопиться. Он закончил свое волеизъявление, когда уже вовсю запели птицы.
«Долг Его Величеству королю — 46 фунтов, проигранных ему в кости. 6 фунтов 3 шиллинга выиграны у короля в империал». Слишком много подобных доходов. Фрэнсис припомнил разговор с отцом, Ричардом.
— Фрэнсис, ты слишком часто выигрываешь. Это неумно, когда имеешь дело с человеком такого темперамента, как у короля.
Насколько прозорлив оказался сэр Ричард. Если бы Фрэнсис намеренно проиграл несколько больше, то, может быть, сейчас и не был бы приговорен к смертной казни?
«Итак, в конце концов все сводится к «если бы да кабы», — подумал Фрэнсис.
С каждой минутой становилось светлее. Он поднес перо к бумаге и написал последнее предложение: «Прошу, во имя Господа простить меня и молиться за меня, так как верю, что ваши молитвы пойдут мне во благо. Благослови Господь мое дитя и меня».
Он задумался на мгновение, а затем исправил слово «дитя» на «дети». Они с женой так страстно предавались любви перед расставанием — как теперь оказалось, навечным, — что, вполне возможно, зачали еще одного ребенка, неведомого пока никому, сокрытого еще в утробе матери.
«Написано мною — великим грешником Господним — Фрэнсисом Вестоном».
Он адресовал свою последнюю волю сэру Ричарду Вестону в поместье Саттон близ Гилдфорда, а затем встал и снова подошел к окну. Темза искрилась под лучами солнца. Он так и стоял, пока не услышал, как отворился засов его камеры. Сэр Уильям Кингстон — лейтенант Тауэра — появился в дверях.
— Идемте, сэр Фрэнсис, — только и произнес он.
«Как просто, — подумал Фрэнсис. — «Идемте!» Как легко. Идемте к вашей смерти — вот, что он говорит, и это обыденно слетает у него с языка, как приглашение на обед».
За спиной лейтенанта он увидел лица старых друзей — сэра Генри Норриса и Уильяма Бреретона, а также Марка Сметона, с обеих сторон поддерживаемого солдатами. Музыкант королевы выглядел совершенно сломленным — голова безвольно поникла, подбородок отвис, он неуклюже волочил ноги — пытками его превратили в идиота. Фрэнсис присоединился к собратьям, осужденным на смертную казнь. Они тронулись в путь, по дороге зайдя за последним из них. Джордж, виконт Рочфорд, брат Анны Болейн, до конца держался надменно и, развалясь, сидел в своей камере.
Четверо мужчин обменялись взглядами — Марк Сметон утратил всякие человеческие чувства — и каждый знал, о чем думают остальные. В течение всего судебного разбирательства они понимали в глубине души, а теперь удостоверились окончательно, что их приносят в жертву чудовищному эгоизму Генриха VIII. Анна Болейн лишилась любви короля, потому что не смогла родить ему сына. Белокожая блондинка Джейн Сеймур ждала своего восхождения на престол, и надо было избавиться от стоявших на пути.
— Боже, храни короля, — произнес Джордж, и, хотя сэру Уильяму Кингстону хотелось зло ответить вчерашнему фавориту, придраться в выражении лица виконта было не чему.
Когда их вывели на открытую площадку Тауэра, Фрэнсис заметил огромную толпу. Он опустил глаза и не поднимал взора, боясь, что не сможет выдержать. А ему надо постараться продержаться достойно до конца. Он замер взглядом на нарочито медленной походке Джорджа Рочфорда. Фрэнсис понимал, что все это показное, но разве этого мало? Каждый должен встретить смерть со всем своим мужеством.
В небесной синеве цветущего майского утра завел свою мелодичную трель черный дрозд, и красота звука, казалось, подчеркивала безобразную жестокость того, что происходило сейчас внизу, на земле. Рочфорд поднялся по ступеням на эшафот и повернулся к своим друзьям.
— Умрем мужественно, — прошептал он, а затем разразился речью о лицемерии изучавших Евангелие, устремив жестокий взгляд на церковников, присутствующих при казни. Фрэнсис тщетно пытался отыскать среди них отца Доминика. «Бедный старик, — подумал он, — я бы удивился, будь он здесь, но все-таки у него доброе лицо».
Теперь Джордж даровал прощение своим врагам и молил Бога ниспослать королю долгую и счастливую жизнь. Он умер, продолжая улыбаться. На эшафот взошел Норрис. Фрэнсис отвернулся и смотрел в небо, когда топор палача взмыл вверх и опустился.
Толчок в плечо сказал ему, что настал его черед подниматься на эшафот. «Прощай, замок Саттон, — теперь я уже никогда не унаследую тебя. Прощайте, старые друзья, вы все умираете вместе со мною. Прощай мой сын, тебе не суждено запомнить своего отца».
Он обратился к людям с кратким словом, обойдя вопрос о своей вине или невиновности. Даже сейчас он понимал, что плохо выбранное слово, оттенок интонации могут навлечь гнев короля и жестокие репрессии на его семейство.
Уже собираясь опуститься на колени, он увидел отца Доминика, выглядевшего ужасно — с позеленевшим лицом и всего в поту, — спешившего к ступеням эшафота. Священник поднял взгляд на Фрэнсиса и кротко улыбнулся. «Старик боится больше, чем я», — подумал Фрэнсис.
Священник молил Бога: «Господи, Отче наш, не допусти, чтобы меня опять стошнило, как ребенка. Я пришел специально, чтобы помочь молодому Вестону, умоляю Тебя, дай мне мужества и сил вынести это».
Вслух он прокричал:
— Ступай к Господу с миром, сэр Фрэнсис, — и перекрестил его.
Фрэнсис кивнул, опустился на колени и умер, даже не моргнув. В вышине черный дрозд пропел реквием по нему, а отец Доминик возблагодарил Господа за то, что избежал публичного позора, хотя и был вынужден все-таки отвести взгляд.
Наверху, на эшафоте, голову и тело Фрэнсиса положили в простой гроб; его похоронили в братской могиле с Генрихом Норрисом. Отец Доминик прочел заупокойную молитву по усопшим печальным тоном, но опасаясь в такие беспокойные времена выказывать свои эмоции.
В замке Саттон стояла невыносимая тишина. Весь день сэр Ричард, леди Вестон и Роза разговаривали только шепотом. Единственный веселый звук исходил от малыша Генри, агукавшего с самим собой в колыбели.
С тех пор как им наотрез отказали в разрешении навестить в Тауэре Фрэнсиса, из Лондона никаких вестей не было, а это даже тяжелее было выносить, чем если бы они точно знали день, когда ему предстояло умереть. Просыпаясь рано утром все находились под впечатлением ночных кошмаров. Каждый заход солнца сулил ужас следующего утра, а гонец так и не являлся.
В сумерках 17 мая такой ненавистный и такой долгожданный цокот копыт коня, вошедшего во внутренний дворик, принес едва ли не облегчение. Обхватив голову руками, сэр Ричард согбенно сидел в одиночестве в Большом зале, тут он резко выпрямился и понял: «Итак, он мертв, мой бедный, глупый, безобидный мальчик. Если бы только он послушался меня. Я предупреждал его: если уж король мог покарать Уолси, он может обратить свой гаев на любого. Но, Боже милосердный, я любил мальчика, несмотря на всю его глупость».
И он, не плакавший при самых суровых испытаниях судьбы, почувствовал забытую теплую влажность на глазах. Он смахнул слезы. Сейчас ему понадобится все самообладание, чтобы поддержать жену и невестку.