— Дом господина Джозефа, — коротко сказала она, повернулась и оставила его перед грубой деревянной входной дверью.
Джей постучал и, услышав голос, пригласивший войти, открыл дверь.
Дом был поделен на две половины. Самая большая комната, где стоял Джей, служила кухней и столовой. Отдельной приемной не было. В дальней части была лестница, ведущая в спальни наверху. Легкая деревянная перегородка — едва ли можно было назвать ее стеной — отделяла хозяйскую спальню на первом этаже от остальной части дома. Сам господин Джозеф сидел за грубо сколоченным столом в гостиной и что-то писал в толстой тетради.
— Вы кто?
— Джон Традескант из Англии, — сказал Джей и протянул записку от губернатора.
Господин Джозеф быстро прочитал ее.
— У меня нет для вас проводника из местных, — резко сказал он. — Не ожидаю я и прибытия посыльных. Вам придется подождать, сэр.
— А может, какой-нибудь белый согласился бы время от времени совершать вылазки со мной? Может, слуга или работник, которого могли бы отпустить? — запинаясь, проговорил Джей.
Он посмотрел на судью, выражение лица которого немедленной помощи отнюдь не обещало.
— Может, хоть на пару часов?
Господин Джозеф покачал головой.
— Сколько времени вы уже здесь? — требовательно спросил он.
— Только что прибыл.
— Когда пробудете подольше, поймете, что свободного времени ни у кого нет, — мрачно проговорил он. — Минутки свободной нет. Оглянитесь вокруг. Все, что вы видите, пришлось силой вырывать из здешней земли. Вспомните свой корабль — там что, в трюме везли дома? А может, плуги? Булочные? Рыночные прилавки?
Он остановился, чтобы лишний раз подчеркнуть сказанное, и покачал головой:
— Нет, вот поэтому мы практически ничего привезти сюда не можем. Все, что нам нужно, приходится выращивать или делать здесь. Все. От дранки на крыше до льда в подвале. И все это приходится делать людям, ехавшим сюда не для того, чтобы заниматься фермерством. Все они ехали сюда, надеясь подбирать золотые слитки на морском берегу, или изумруды в реке, или доставать жемчужины из каждой раковины. Поэтому нам не только приходится пахать землю деревянными плугами, которые мы сами и вырезаем, но и пашут-то фермеры, никогда раньше лемеха-то не видавшие, хоть деревянного, хоть металлического! И учить их приходится всему, начиная с самого начала. А учат их люди, которые приехали сюда добывать золото, а получилось так, что теперь выращивают табак. Вот так и выходит, что нет у нас ни единого мужчины, ни женщины, ни даже ребенка, у которого нашлась бы хоть одна свободная минутка.
Джей ничего не сказал. Он подумал об отце, который объехал полмира и всегда возвращался домой с карманами, набитыми сокровищами. Он подумал о растущих долгах, что ждут его дома, и о том, что их питомником и выставкой редкостей занимаются только отец и двое маленьких детей.
— Что ж, значит, придется мне поездить самому. Без сопровождения. Потому что я просто обязан вернуться домой с растениями и редкостями.
— Могу дать вам индейскую девушку, — отрывисто сказал судья. — Ее мать в тюрьме за оговор. Всего на месяц. А вы можете на этот месяц забрать ребенка.
— А какой мне толк от ребенка? — поинтересовался Джей.
Судья улыбнулся.
— Это индейский ребенок, — поправил он. — Из племени повхатанов. Она скользит среди деревьев бесшумно, как олень. Она может перейти глубокие реки, ступая по камням, которых вы никогда и не увидите. Она может питаться дарами земли — есть ягоды, корни, орехи, даже саму землю. Она знает каждое растение и каждое дерево в сотне миль отсюда. Можете взять ее на месяц, а потом верните обратно.
Он откинул голову назад и прокричал приказ. Снаружи со двора послышался ответный крик, потом отворилась задняя дверь, и в комнату втолкнули ребенка. В руках она все еще держала лен, который отбивала.
— Берите ее! — раздраженно проговорил господин Джозеф. — Она немного понимает английский, достаточно, чтобы понять, что вам нужно. Она не глухая, но немая. Она может издавать какие-то звуки, но это не речь. Ее мать занимается всем понемногу, она и шлюха для английских солдат, и служанка, и кухарка, да что угодно. Ее посадили на месяц в тюрьму за то, что она пожаловалась на изнасилование. Девочка знает достаточно, чтобы понять вас. Берите ее на месяц и верните через три недели в четверг. Ее мать как раз выйдет из тюрьмы и захочет получить ее обратно.
Взмахом руки он приказал девочке подойти к Джею, она медленно и нехотя приблизилась к нему.
— Только не насилуйте ее, — небрежно заметил судья. — Не хочу через девять месяцев получить младенца-полукровку. Просто приказывайте показывать вам растения и через месяц верните ее обратно.
Судья снова взмахнул рукой и жестом разрешил им обоим покинуть комнату. Джей снова оказался на пороге его дома в ярком утреннем солнечном свете с девочкой, которая, словно тень, держалась у его локтя. Он повернулся и посмотрел на нее.
Девочка была странной смесью девочки и женщины. Это было первое, на что он обратил внимание. Круглое личико и открытый взгляд темных глаз принадлежали ребенку, любознательному, милому ребенку. Но прямой нос, высокие скулы и решительный подбородок обещали превратить ее в красивую женщину уже через несколько лет. Ее голова еще не достигала его плеча, но длинные ноги и изящные продолговатые ступни показывали, что она еще вырастет.
Она была одета по моде Джеймстауна — в рубаху с чужого плеча, которая доходила ей до голеней и хлопала вокруг плеч. Длинные и темные волосы были распущены и свободно свисали с одной стороны головы. С другой стороны, за правым ухом, волосы были сбриты, что делало ее внешность странной и экзотической. Кожа на шее и плечах, там, где он мог ее видеть в слишком свободном вырезе рубахи, была раскрашена диковинными голубыми рубцами татуировки. Девочка смотрела на него с опаской, но это не было откровенным страхом. Она смотрела на Джея, как бы измеряя его силу и думая, что, что бы ни случилось дальше, она переживет и это.
И этот взгляд сказал Джею, что она всего лишь ребенок. Женщина боится боли. Боли телесной и боли от того, что ею командует мужчина. Но перед ним была всего-навсего девочка, поэтому у нее еще сохранилась детская вера в то, что она может пережить все, что угодно.
Джей улыбнулся ей так, как улыбнулся бы своей девятилетней дочери Френсис, которая была так далеко, в Лондоне.
— Не бойся, я не сделаю тебе больно, — сказал он.
И много лет спустя он будет помнить это обещание. Самые первые слова, которые он, белый человек, сказал индианке: «Не бойся, я не сделаю тебе больно».
Джей повел девочку прочь от дома господина Джозефа, в тень дерева, в середину того места, которое в Англии называлось бы деревенская лужайка, но здесь это был просто клочок пыльного пустыря между рекой и Бэк-роуд. Пара коров с весьма пессимистическим выражением на мордах паслась вокруг них.
— Мне нужно найти растения, — медленно сказал Джей, внимательно следя за тем, покажутся ли на ее лице признаки понимания. — Свечное дерево. Мыльные ягоды. Ложечное дерево.
Она кивнула. Но он не знал, поняла ли она, что он сказал, или просто старалась угодить ему. Он показал туда, где темная густая линия леса окаймляла реку, вдали за пустырем — делом рук поселенцев, — окружавшим маленький городок. На вновь распаханных полях еще торчали пни деревьев, и из истощенной земли, на которой рядами рос табак, в воздух поднималась пыль.
— Ты отведешь меня в лес?
Она посмотрела на Джея с неожиданно острой проницательностью и сделала шаг навстречу. Она положила руку ему на грудь, потом отвернулась от него и изобразила ходьбу. Прелестная живая пантомима, которая заставила Джея тут же расхохотаться. Это была походка англичанина, покачивающаяся чванная поступь самодовольного типа, идущего в неподходящей обуви. Она покачивала бедрами, как делают при ходьбе англичане, она отрывала ноги от земли так, как делают англичане, когда мозоли кусают их за пальцы ног.