Однако он был не чужд приличий, иначе не пригласил бы ее к себе в кабинет и не стал бы угощать чаем. Впрочем, «приглашение» не совсем подходящее слово, не так ли? Скорее приказание, по окончании похорон переданное Кэтрин слугой. Ей ничего не оставалось, как препоручить Уильяма заботам домоправительницы, а самой последовать за лакеем. Так она очутилась в кабинете графа, этом оазисе тепла и книг.
Явственный запах кожи почти заглушался дымом, идущим из наспех растопленного камина. Горел в нем не торф и даже не уголь, а остатки стула, тайком принесенного из необитаемого крыла огромного унылого дома.
Вероятно, следующими в огонь отправятся книги, подумала Кэтрин.
Кэмпбеллы изо всех сил сопротивлялись надвигающейся бедности, и незнакомец, поселившийся в долине, стал для них спасительной соломинкой. Содержимое камина и выцветшие шторы были не единственными свидетельствами удручающего положения Данмут-Холла, их можно заметить сколько угодно, если посмотреть хорошенько.
Некогда на столы выставлялась золотая посуда, а не оловянная, алые шторы на окнах вполне могли бы посоперничать с невинным девичьим румянцем, на полу красовался персидский ковер золотистых, лимонно-желтых и ярко-зеленых цветов. Создавалось впечатление, словно у ваших ног расстелили лужайку, и стоит вам разуться, как вы ощутите, будто трава щекочет вам пальцы. Но с годами жизнерадостные оттенки потускнели, да и любимые собаки графа внесли свою лепту. Правда, ковер давно исчез, затем та же участь постигла картины, некогда украшавшие стены, и венецианские кубки из розового, словно утренняя заря, стекла с золотым ободком. Исчезновение фамильных портретов со стен и древних реликвий с каминных полок двадцати спален Данмут-Холла красноречиво свидетельствовало о том, что граф мало-помалу распродает свое родовое гнездо. В течение многих лет обитатели дома не знали развлечений, и ожидать чего-то подобного в будущем тем более не приходилось. Чтобы представить Сару ко двору, нечего было и мечтать, для этого пришлось бы ехать в Лондон, а отощавшая за зиму лошаденка вряд ли осилила бы столь неблизкий путь. Покупка новых нарядов для принцессы клана представлялась Кэмпбеллам сродни второму пришествию Христа, оба события явно из разряда невероятных и чудесных. Словом, ни один уголок этого огромного и унылого дома не располагал к веселости, не дарил надежду, не вселял мечтаний о будущем.
Так было до того, как появился незнакомец. Будущий муж Сары…
Граф задал свой вопрос с таким желчным сарказмом, что Кэтрин даже не потрудилась ответить. Да и как объяснить этому равнодушному, холодному человеку, чего она ждет от жизни?
Когда она была ребенком, граф не обращал на нее внимания. Когда вышла замуж, стал ее игнорировать. И только сейчас, овдовев в возрасте двадцати пяти лет, она вдруг ему понадобилась, и то лишь потому, что этого пожелала Сара, которая обычно получала то, чего хотела. Возможно, ей надо благодарить судьбу и Всевышнего, что Сара выбрала именно ее. Даже жизнь служанки может оказаться лучше, чем существование, которое она вела последние десять лет.
Да полно! Неужели на свете нет занятия получше, чем кому-то прислуживать?
Эта мысль заставила Кэтрин улыбнуться. «Кэтрин-дурочка!» — обычно кричали ей вслед деревенские ребятишки. Она казалась им слабоумной со своими огромными глазами, вечно устремленными вдаль, и желанием прожить достойно, а не просто влачить дни. Странная, не похожая ни на кого девочка. Слишком образованная, слишком разумная, слишком мечтательная. Всегда хотевшая чего-то недостижимого.
— Вряд ли вдове приличествует веселость, — едко заметил граф, раздосадованный неуместной, на его взгляд, улыбкой.
Кэтрин повернулась. Рука, сжимавшая выгоревшую штору, безвольно опустилась и теперь ничем не напоминала кулак, которым только что казалась. Она смотрела лорду в глаза, не делая попыток оправдаться. За свою жизнь Кэтрин твердо усвоила, что бессмысленно кому-то что-то объяснять, люди все равно будут думать о тебе как хотят, независимо от того, правда это или нет. Она научилась скрывать эмоции, которым в былые годы поддавалась с такой легкостью, поняв, что сдержанность имеет неисчислимые преимущества. «В тебе слишком много страсти, Кэтрин, — говаривала ей мать. — Научись скрывать мысли и чувства, иначе это добром не кончится!»
— Грустна я или весела, — спокойно ответила молодая вдова, — Генри это не воскресит.
Граф долго смотрел в ее выразительные карие глаза и наконец, чертыхнувшись про себя, отвел взгляд.
— Сколько у меня времени на сборы? — осведомилась Кэтрин.
Как она ни пыталась себя сдержать, голос предательски дрогнул, и при других обстоятельствах граф наверняка обратил бы на это внимание. Но сейчас его занимало только одно — она согласна!
— Итак, ты решила ехать.
Он был рад, что победа осталась за ним, а не улыбнулся только потому, что крайне редко позволял себе подобную слабость. Однако черты его лица смягчились, в карих глазах зажглось подобие огня, он казался почти красивым.
— Я никогда не была служанкой, — с присущей ей прямотой изрекла Кэтрин. — Не уверена, что у меня получится.
— Ты будешь компаньонкой, а это не одно и то же.
Во взгляде Данмута вдруг мелькнуло любопытство — чувство, столь же для него нехарактерное, как и радость.
— А чего хотелось бы тебе самой?
Кэтрин подумала о незнакомце.
— До сих пор мои желания никого не интересовали. Вряд ли сейчас положение изменилось, — сказала она, поправляя юбку уродливого бомбазинового платья.
— Так молода и уже так цинична.
— Я похоронила мужа, — напомнила Кэтрин. — Подобные обстоятельства мало способствуют радостному взгляду на мир.
— Ты даже не плакала. Это что, упрек?
— Я давно пришла к выводу, — с горечью заметила она, завязывая негнущимися пальцами ленты шляпки, — что слезы и мечты — вещь слишком хрупкая, им следует предаваться в одиночестве.
Наступило молчание. Граф продолжал внимательно смотреть на Кэтрин. Интересно, что он видит своим орлиным взором? Впрочем, теперь ей все равно.
— Тебе дается три дня. — Он не сказал, что с трудом выторговал это время. — Желаю удачи.