– Сразу за кольцевой на обочине будет стоять человек… – он вынул из внутреннего кармана пиджака и показал Смыку крупную черно-белую фотографию, – вот этот. Подберешь его. Нет, фотографию я тебе не дам, смотри здесь. Если Алитет станет бухтеть, не обращай внимания. Начальник здесь я, и я приказываю тебе подобрать этого человека и делать все, что он скажет. Все, что он скажет, понял?
Его слова и в особенности тон, которым они были сказаны, заставили Смыка зябко поежиться, словно в жарко натопленном кабинете вдруг откуда ни возьмись образовался ледяной сквозняк. Судя по всему, настало время платить по счетам, и Смык с удивлением обнаружил, что не готов к расчету. А в том, что платить придется, можно было не сомневаться: даже если бы Вадик не говорил с ним таким странным тоном, достаточно было просто посмотреть на фотографию, которую он все еще держал у Смыка перед носом, чтобы все понять.
На фотографии был изображен мужчина средних лет со светлыми, зачесанными назад и казавшимися с виду довольно редкими волосами. Лицо у него было узкое, сильно вытянутое в длину и гладко выбритое. Близко посаженные глаза смотрели из глубоких глазниц холодно и равнодушно, рот напоминал хирургический шрам. “Делай, что он скажет…” Страшно было даже подумать о том, что может приказать этот тип. Смык никогда не был физиономистом, но одного взгляда на это жесткое лицо было достаточно, чтобы понять: перед вами бывший сотрудник спецслужб или, как минимум, мент, уволенный из органов за служебное несоответствие… “Погорел наш Алитет, – понял Смык. – Ох, будет ему Америка…"
Ровно в восемь утра Смык подогнал машину к подъезду, в котором жил Алитет Голобородько. За ночь его страхи немного улеглись, и по дороге в гараж и позже, ведя машину по московским улицам, Смык даже ухитрился выработать собственную теорию, более или менее объяснявшую данное Вадиком поручение. Возможно, казачок поедет в Америку не просто так, а с посылочкой, и посылочку эту ему передаст тот самый страшноватый тип с фотографии. Судя по тому, как серьезно говорил об этом Вадик, посылочка будет еще та, но вот это Смыка уже не касалось. Его дело маленькое: довезти этих уродов до стоянки аэропорта, а там хоть трава не расти… “И вообще, – начинал злиться Смык, – какое мне дело? Меньше знаешь – лучше спишь. Так-то вот…"
Стоило ему заглушить двигатель, как дверь подъезда распахнулась и на крыльце показался Алитет Голобородько во всей красе – в долгополом пальто, в шляпе, в развевающемся шарфе и в ботинках, которые выглядели так, словно по их носкам прошелся грузовой железнодорожный состав. В руке у Алитета свет Петровича болтался полупустой чемодан, а на губах блуждала пакостная улыбочка. Хренов казак был доволен жизнью, и Смык окончательно уверился в том, что ничего особенно опасного ему сегодня не предстоит.
Он завел двигатель и побежал открывать багажник – скорее по привычке, чем из желания услужить многоуважаемому Алитету Петровичу. Они ездили вместе год, но так и не сблизились. Голобородько раздражал Смыка, и во взглядах, которые бородатый архитектор время от времени бросал на своего водителя. Смык легко читал такое же презрительное выражение.
Машина, которой только-только исполнилось два года, бежала легко, с довольным урчанием пожирая дешевый “семьдесят шестой” бензин и выдыхая через выхлопную трубу сизый угар. Алитет, как и положено выбившемуся в начальники лоху, восседал на переднем сиденье, по-хозяйски развалившись и даже задрав ногу на ногу, благо габариты “Волги” это позволяли. Он молчал, но чувствовалось, что это стоит ему неимоверных усилий: господину архитектору до смерти хотелось похвастаться тем, что он отправляется аж в Америку, а Смык остается дальше хлебать родное российское дерьмо.