Трое пришельцев жадно поглядывали на влажный кувшин, облизывая пересохшие губы.
Горло кувшина прикрывал белый платок. Пенящийся квас полился в кружки.
– Попьем и сразу двинемся, – засовывая пистолет за ремень, произнес седой. Он несколько секунд смотрел на кружку в своих руках, словно раздумывал. Пить хотелось нестерпимо.
Самый молодой из троих наклонился над полной кружкой и отхлебнул.
– Вкусно, – прошептал он.
– Вкусно, говоришь? – переспросил седой.
– Ага, очень вкусно, Самсон Ильич, – имя и отчество прозвучали гулко и отчетливо, словно были произнесены в пустой комнате глухой ночью.
Все трое принялись жадно пить. Пасечник смотрел на пришельцев. На руку ему села пчела и, путаясь в седых волосках, поползла к локтю. Пасечник поднял руку, дунул на насекомое, и пчела, жужжа гулко и тревожно, понеслась к улью.
– Еще? – спросил пасечник.
Никто из сидевших не произнес ни слова. Людей словно било током, они дрожали, глаза лезли из орбит, зубы скрежетали, языки вываливались. Седой скреб пальцами по доскам стола, острые щепки лезли под ногти, на желтых досках оставались кровавые следы.
– Вижу, что больше не надо, – как и прежде ласково произнес пасечник, подцепил указательным пальцем все три кружки, толкнул глиняный кувшин. Квас полился на колени сидевшим, кувшин медленно покатился, подскакивая на стыках досок и бесшумно упал в мягкую траву.
Пасечник шел к ульям, что-то недовольно бормоча себе под нос. Впереди, словно указывая ему дорогу, бежал крупный серый пес в блестящем металлическом ошейнике. Навстречу им черной тучей несся рой пчел. Пчелы минули пасечника и ринулись под навес. Брезент заходил ходуном, гул был громким и зловещим, как гром сползающей лавины. Трое мужчин уже лежали на траве рядом с березовыми чурками и перевернутым столом. Пчелы ползали по ним, забирались в носы, рты, уши, под одежду, путались в волосах. Все трое были мертвы. Неподалеку, под дубом, серый пес передними лапами отчаянно рыл землю и кровожадно рычал.
Рой поднялся резко, как по команде, и через несколько минут пчелы спокойно, мирно жужжа, вновь забирались в узкие щели летков. Седой мужчина с пистолетом в руке, которого его спутники называли Самсоном Ильичом, лежал на спине, неестественно запрокинув голову. По широко открытому мертвому, но все еще влажному глазу медленно ползла пчела. Ее крылья были мокрыми. Пчела с трудом расправила крылья, пошевелила ими, тяжело взлетела, а затем застыла в воздухе, словно невидимая игла приколола ее к пейзажу.
– Это же сон, – еще не проснувшись, понял Андрей Холмогоров. Он открыл глаза, уже зная, что увидит перед собой. – Кошмар! – пробормотал он.
В окно бил яркий свет.
Советник патриарха Андрей Алексеевич Холмогоров находился у себя дома на старом кожаном диване, который достался ему еще от отца. Хрустя суставами, он медленно потянулся и встал. Маятник высоких напольных часов мерно раскачивался. Их потемневший диск болезненно зацепил память, напомнив об увиденном во сне, о странном медальоне на шее пасечника.
Холмогоров посмотрел на икону. На потемневшей доске светился лик Спасителя. Холмогоров зажег свечу. В комнате сразу же запахло воском и медом.
– Пчелы, – прошептал Андрей. – Как много их там было. Так вот почему воск пахнет смертью, – он перекрестился крепко сжатыми длинными пальцами и принялся смотреть на голубоватый огонек свечи – так потерявшийся в ночи спутник вглядывается в далекий свет, еще не зная, что это – окно дома, костер или только-только взошедшая звезда.
"Что я видел? Прошлое или будущее? – подумал советник патриарха.