Фома небрежно отбросил в сторону бутылочное горлышко, взял Прыща за поднятый воротник мокрой «варенки», развернулся всем корпусом и, крякнув, метнул его в стену, как ядро. Прыщ успел прикрыть голову скрещенными локтями за мгновение до того, как она должна была врезаться в бревна. Локти пронзила острая боль, револьвер выскочил из руки, как живой, брякнулся на пол и, вертясь волчком, отлетел под лавку, на которой сидел хозяин.
– Ох, сука, – простонал Прыщ, переворачиваясь на спину и делая попытку сесть. Он заметил в метре от себя невинно поблескивающее горлышко разбитой бутылки и потянулся к нему рукой. Фома быстро шагнул вперед и ударил его сапогом в промежность. Оказалось, что Фома обут в тяжеленные яловые сапожища, и удар получился таким, что Прыщ испугался за свое зрение: на мгновение ему показалось, что глаза выскочили из орбит и улетели в дальний угол. В следующую секунду он понял, что глаза остались на месте, но усомнился в том, что его еще когда-нибудь будут интересовать женщины.
Корчась на грязном дощатом настиле, он увидел, как дверь нужника распахнулась, и оттуда, придерживаясь за стену, нетвердым шагом выбрался Кеша.
Из-под его каскетки на лицо стекала кровь, на плечах мокрого драпового пальто остро поблескивали мелкие осколки бутылочного стекла.
Судя по его виду, Кеша не представлял, где он находится и что с ним произошло, но его ободранная пятерня по-прежнему крепко сжимала рукоятку самопала.
Фома обернулся на скрип ржавых дверных петель, страшно осклабился и двинулся навстречу Кеше. Пакет с продуктами все еще был у него в руке, и Прыщ заскрипел зубами от боли и унижения: этот чертов амбал уделал их обоих одной рукой, даже не потрудившись избавиться от своей авоськи.
Увидев приближавшегося Фому, Кеша заметно вздрогнул.
Взгляд у него прояснился, и в нем промелькнуло ясное понимание того, что должно было произойти в ближайшие секунды. Он снова поднял свой самопал, и скорчившийся на полу Прыщ вдруг увидел, что тот стоит на боевом взводе. Кешин палец напрягся, преодолевая сопротивление проволочного спускового крючка, туго натянутый резиновый бинт соскочил со скобы, и ржавый стомиллиметровый гвоздь с силой ударил острием по капсюлю единственного Кешиного мелкокалиберного патрона. Самопал в Кешиной руке высоко подпрыгнул, издав резкий звук, похожий на щелчок хлыста, каким цирковые укротители подгоняют скачущих по арене лошадей. В крытом дворике запахло жженым порохом.
Фома остановился, словно решая, как ему быть дальше, и Прыщ понял, что Кеша промазал. Он еще не сообразил, радоваться ему по этому поводу или грустить, но тут Фома вдруг покачнулся, его ноги подломились, и он мягко, неторопливо повалился на пол, глухо ударившись головой о дощатый настил. Его голова перекатилась к плечу, повернувшись к Прыщу удивленным лицом, и Манохин увидел маленькое черное отверстие, расположенное как раз над переносицей, из которого вдруг толчком выплеснулась кровь. «Сгорели, – понял он. – Это же мокруха! Сгорели, блин, сгорели…»
– А?! – выкрикнул Кеша, размахивая дымящимся самопалом. – Нравится, сука?! Между глаз, а?! Будешь теперь бутылками драться?!
Голос у него был безумный. Прыщ с трудом поднялся на ноги и тут же сложился пополам, схватившись обеими руками за пах. Он мучительно пытался сообразить, что им теперь делать. Получалось, что они влипли по самые уши, но кое-что еще можно было поправить. Например, убрать свидетеля.
Он посмотрел на хозяина и чуть не расплакался от бессильной ярости. Хозяин уже не сидел на лавке, смирно сложив на коленях перемазанные кровавыми соплями руки. Он стоял в двух шагах от Прыща, держа в руках старенькую двустволку.