— Нет, я хочу, чтобы это как раз был «он», а не «она», — с неожиданной настойчивостью повторил Феликс: обычно старший вожатый не навязывал ребятам своих предложений. — Именно «он»! Коля Незлобин…
Сухие поленья и сучья в костре стали вдруг надламываться гораздо громче: весь лагерь изумленно затих.
— Да он же молчаливый, как сыч! — крикнул кто-то.
— А вот, может, в письмах и разговорится, — возразил Феликс.
— Он только с птицами разговаривать умеет…
Колька сидел далеко от костра. Сидел и молчал, потому что не верил ушам своим. И, словно для того, чтобы он им поверил, в одно его ухо вдруг пополз противный, захлебывающийся слюной шепот:
— Эх ты, тютя!.. Над тобой издеваются, а ты молчишь. Она же тебя перед всеми по гроб жизни опозорила, а ты ей теперь будешь писулечки посылать: «Люблю! Целую! Жду ответа, как соловей лета!..»
Нет, не один Колька в лагере был зол на Олю Воронец — ее, оказывается, еще не любил и этот вот наглый паренек Рудик Горлов, хотя вслух об этом говорить боялся. Зато сейчас он прямо втиснулся в Колькино ухо, как всегда, ужасно при этом плевался, так что Кольке стало не по себе и он отодвинулся в сторону.
Минуту назад Колька собирался с силами, чтобы вскочить с места и крикнуть: «Никогда ей не напишу! Ни одной строчки!», но он не мог слушаться шепелявых подсказок Рудика, он ни в чем, решительно ни в чем не хотел быть с ним заодно — и не вскочил со своего места. И неожиданно для самого себя промолчал…
А Оля, не скрывая своего удивления, сказала:
— Пожалуйста… Если мне дадут такое странное задание, я выполню.
— Вот и дадим! — еще раз подтвердил Феликс. — Возьмем сейчас чистый листок и запишем на нем, что вы должны посылать друг другу письма не реже трех раз в месяц. А в будущем году соберемся все вместе здесь, возле старого дуба, и проверим!..
Феликс действительно взял чистый листок.
И написал на нем все, о чем говорил. И опустил этот листок в дупло старого дуба.
Клетка без птицы
Через три года после смерти мамы Колькин отец женился.
В дом пришла Елена Станиславовна, работавшая с отцом в проектной конторе. Она пришла не одна: с нею вместе явилась и ее дочка Неля.
Неля была на год моложе Кольки, но в доме она сразу стала старше, как бы главнее, потому что училась в музыкальной школе. В большой комнате, на самом видном месте, было установлено черное блестящее пианино, и оно сразу как бы заполнило собой всю квартирую.
Перед тем как переехать к ним в дом, Елена Станиславовна спросила у Кольки, не возражает ли он против этого. Колька не возражал… Потом как-то она долго беседовала с ним и назвала эту беседу «очень важной для всей их дальнейшей совместной жизни».
Елена Станиславовна сказала, что Колька со временем, конечно, должен будет называть ее мамой, Нелю — сестрой; Неля же, тоже со временем, должна будет называть Колькиного отца папой, а все вчетвером они непременно должны будут стать друзьями.
Она добавила также, что Колька и Неля должны быть во всем равны.
Неля, не «со временем», а прямо-таки с первого дня стала говорить Колькиному отцу «папа», и он несколько дней вздрагивал от неожиданности, когда она его так называла.
— Вот видишь, — сказала Елена Станиславовна Кольке, — Неля хоть и младше, но подала тебе пример.
А Колька не мог… Елена Станиславовна была, наверно, очень хорошей или, как говорил отец, «глубоко порядочной» женщиной, да и Неля ничего плохого Кольке пока не сделала, но друзьями они никак не становились, хоть это, по проекту Елены Станиславовны, обязательно «должно было быть».