Пропеллер! Чтобы запустить его, нужна катушка, бечевка и легкая, вырезанная из консервной банки жестянка.
— Положи на стол, — сказала учительница. Я вертел в пальцах железку и не знал что делать. Весь класс смотрел на меня.
— Упала сверху — пробормотал я, вручая Кире Андреевне пропеллер.
— Кто это сделал? — спросила она, разглядывая железку.
Класс молчал. Все смотрели на учительницу. Один Кривошеев старательно переносит с доски в тетрадь чертеж.
— Если тот, кто это сделал, сейчас же не встанет, весь класс останется после уроков, — произнесла Кира Андреевна. Пробежал легкий шум, и снова тишина. Все знали, что так и будет. Хотя математичка и молодая, но с характером. Может до вечера продержать.
Я посмотрел на Щуку. Депо в том, что я случайно видел, как он запустил этот несчастный пропеллер, только сразу не сообразил, в чем тут дело. Одна створка окна была распахнута, и на стекле, как в зеркале, все было видно, что творится сбоку и за спиной.
Щука как ни в чем не бывало смотрел на учительницу и не думал сознаваться. Ему наплевать, что другие из-за него будут в этот солнечный день сидеть после уроков.
Лицо у Тольки худощавое, острое. Жесткие темные волосы косой прядью спускаются на лоб. Толька жил в маленьком доме на окраине. Два года назад приехали они с матерью из Ленинграда. Раньше в этом доме жила их дальняя родственница. Она куда-то уехала, а они поселились в ее доме. Толькиной матери врачи запретили жить в городе. У нее слабые легкие. А здесь она стала быстро поправляться. Взяли ее в правление на работу бухгалтером. Сначала временно, а потом постоянно. Так и остались жить Щукины в Крутом Овраге. Каждую весну они ездили в Ленинград. В деревне говорили, что они больше не возвратятся. Но они всегда возвращались и снова жили в своем домишке.
Я Тольку Щукина невзлюбил с первого взгляда. Не понравился он мне. Не потому, что придумал мне прозвище Губан. Я его тут же Щукой окрестил. Нина Шарова сказала, что мы оба принадлежим к классу рыб. Оказывается, есть такая рыба губан. Она водится в морях и океанах. А щука — в речках и озерах. В океане щука не может жить. Невзлюбил я Тольку за другое. Не успел приехать в деревню, как сразу нос стал задирать. Дескать, вы тут люди серые, лапти, а мы — городские — это другое дело. Он жил в Ленинграде и каждый день ездил на троллейбусе. Сто раз в метро, а из окна своей ленинградской комнаты видел «Аврору». Выходит, если я не жил в Ленинграде, значит, я лапоть? Если надо, я могу забраться на самую высокую сосну. А пусть Щука заберется! Он не знает, что такое муравьиная кислота и где растет кислица. По городскому — щавель. Он в жизни не отличит ужа от гадюки. А в лесу в трех соснах заблудится. Его уже два раза всей деревней почти до ночи разыскивали. Как за грибами пойдет, так обязательно заблудится.
И еще мне не нравилось, что Щука везде хотел быть первым. Почему это он должен быть первым? Может быть, я тоже хочу?
Можно назвать еще тысячу причин, почему мне не нравится Толька Щукин. Но не стоит. Я сам по себе, Толька сам по себе. Нам с ним, как говорит мой дядя, детей не делить.
Долгожданный звонок. И вот, вместо того чтобы побыстрее выскочить на улицу, мы сидим в классе. Щука и не думает вставать. И Грач молчит. Как же, Щука теперь его дружок! Посмотрел я на них, и такое зло меня взяло — вскочил с парты и выпалил:
— Щука это! Я видел!
— Ты? — спросила Кира Андреевна.
— Ага, — с секунду помедлив, сказал Толька.
Все сразу зашумели Кира Андреевна подняла руку.
— Щукин, останься, остальные можете идти домой.
Захлопали крышки парт.
Нина Шарова посмотрела на меня своими насмешливыми глазами и сказала:
— Тебе тоже нужно остаться.
— Мне-то зачем?
— Кира Андреевна объявит благодарность! — Засмеялась и ушла… Я даже не нашелся что ответить.
На улице меня поджидал Олег.