– А почему бы нет? – казалось, искренне удивилась Мария. – Хочешь, поезжай. Если надо, мой чичо (дядя) сделает тебе приглашение.
– Я же тебе объясняла, Мими: и я, и Вилен работаем на секретных предприятиях. И нас никогда, никогда и ни за что не выпустят за границу.
– А вы уезжайте без разрешения, – хихикнула болгарка.
– Как это?! – Лера сделала вид, что поражена.
– Я могу устраивать, – кивнула та. – Вы сбежите. Ты и Вилен. Или ты хочешь уйти одна, без него?
– Как это возможно?! – воскликнула Кудимова – и непонятно, к чему относилось ее недоумение: к самому факту предательства? К отъезду в одиночестве, без Вилена? Или к технической возможности тайно покинуть пределы СССР? А Мария, не конкретизируя, деловито продолжила:
– Я буду говорить с моим чичей. Он имат возможност перевезти вас от СССР.
– Но ведь меня проклянут все, кто останется здесь! – проговорила Лера.
– А тебе что? – вскинула на нее очи Стоичкова. – Отцу твоему ты объяснишь. Ему не будут сильно вредить. Сейчас иные времена, не сталинские. А до остальных люди тебе дела нет.
– Ты пугаешь меня, Мими, – тяжело выдохнула Кудимова.
Мария иногда, особенно в трудных местах переговоров, вдруг переходила на родной язык, однако все равно почти все было понятно.
– Не се страхувайте. Трудно те се реши. (Ты не бойся. Трудно решиться). Потом свыкнешь. Толко трябва имат капитал, чтоб живее в Париж и никакыв начин не са в нужда.
Однако Лера все равно переспросила: «Что-что?» – хотя бы для того, чтобы выиграть время и как можно точнее ответить. Мария перевела:
– Тебе требуется имат капитал, чтобы жить Париж или другой град на Западе и ни в чем не иметь нужда.
– Капитал! – усмехнулась Лера. – Какой там капитал! Да, у мамы есть немного драгоценностей, бриллиантов и ожерелий, но я не могу их у нее забирать.
– Нет. Ты имаешь иной капитал, и он тоже весма ценен.
– Что ты имеешь в виду?
– Информасия. Ты ведь в авияцията проектанта бюро работаешь, так? Я познавам люди, които са силно заинтересовани от това. Те са готови да платят за такава информасия. (Я знаю людей, которые сильно заинтересованы в этом. Они готовы платить за такую информацию.) Много денег. Французские франки или доллары, как ты скажешь.
– Нет, нет, я не хочу. Ведь это же предательство Родины.
– Почему предателство? – сильно удивилась болгарка. – Просто продажа информасия. Зато ты сможешь жить, где искаешь. И путешествовать по целия свят. А знаешь, какая Париж тепер имат новая мода? – Мария посмотрела прямо в глаза Лере своими пьяненькими глазками, в которых читалось что-то необычное, чертовское. – Там одна девушка живет с другая, как семья. Они любят друг друга и спят вместе. И их никто не осуждает.
– Фу! – скривилась Лера.
– Не говори «фу», попробуй сперва.
И она потянулась к ней через стол, погладила рукой по щеке, а потом поцеловала в губы – нежно-нежно, как ни Вилен, ни какой другой парень ни разу никогда не целовал. Внутренности Кудимовой словно пронзили маленькие молнии, электрический ток. Стало жгуче любопытно: а что же дальше? И приятно, и греховно… Но никакой подобный вариант они с полковником Пниным не обсуждали, и многолетние, с самого детства табу и запреты, и стыд сработали, и поставили мощный блок, и сказали: так нельзя. Лера отшатнулась и пробормотала: «Нет-нет, не надо так больше делать».
– Да что ты испугалась? Това не означава нищо. – расхохоталась Мария. – Мы просто приятели.
Спали они в ту ночь в разных спальнях – точнее, Лера, как всегда, с Виленом, а Мария – в одиночестве, в опочивальне генерала Старостина и Ариадны Степановны.
Наутро Вилен, гордый своими достижениями автомобилиста, подвез девушек назад, к метро «Кутузовская». И, когда они расставались, Мария шепнула Валерии:
– Я скоро передам тебе вопросы, что интересовани моего чичо.
Галя
В октябре шестьдесят первого генерал опять уехал. Обычно он никогда не информировал заранее, куда собирается и зачем. А тут расщедрился и на прощание Гале сказал: «Мы едем с обоими космонавтами-героями в Крым. Надо организовать им полноценный отдых».
Однако вернулся Провотворов раньше, чем она ждала, и совсем не таким, как приезжают с курорта: весь аж землистый, и лица на нем нет. Иноземцева знала: расспрашивать его ни о чем, что касается службы, не надо. Поэтому покормила его – дома нашлась и картошка жареная, и отварная курица, и бутылочку беленькой спроворила. Разговаривали о пустяках, но при упоминаниях Крыма, даже в самом невинном контексте, вроде погоды, Галя видела, как закаменевает лицо Ивана Петровича, как начинают ходить желваки на скулах.
Потом она уложила спать Юрочку, но генерал ситуацией не воспользовался, ее атаковать не стал – в чем никогда себе, появляясь дома, прежде не отказывал – особенно в первый день после поездки. Напротив, все сидел на кухне, курил невпродых и выпивал, в одно лицо, огненную воду. Галя пошла в спальню и легла в одиночестве – точнее, рядом с мирно сопящим Юрочкой.
А среди ночи ее что-то прямо как толкнуло. Она вскочила, накинула на ночнушку халатик и вышла на кухню. Генерал сидел, как был, в майке и форменных брюках, за столом и что-то быстро писал своей самопиской. Галя не любила заглядывать в чужие письма, но тут помимо воли углядела. В шапке значилось: «В Президиум ЦК КПСС», а ниже: «Заявление» и: «Я, такой-то, признаю себя виновным в том, что…» – дальше прочитать не удалось, Провотворов, вот старая сталинская школа, перевернул листок.
Но не это поразило Галю – в конце концов, заявление, даже в адрес ЦК, это просто слова, а другое: лежащий на кухонном столе пистолет. А рядом – бутылка водки, почти опустевшая. И пустой стакан. И – вид генерала: да, от него распространялся крепкий алкогольный дух, но, несмотря на это, он не производил впечатления пьяного, ослабевшего, растекшегося. Напротив – невзирая на затуманенный взгляд, Иван Петрович был полон решимости. И вот это пугало больше всего: решимости – к чему? Учитывая лежащий на столе пистолет?
Галя тоже умела быть твердой и поэтому спросила:
– Иван, что случилось?
– Я не могу тебе рассказать, – отвечал генерал и сделал выразительный взгляд наверх: мол, тут и стены имеют уши. Учитывая именование их местожительства: Дом правительства – его жильцов и его расположение – самый близкий к Кремлю жилой дом! – предосторожность была не лишней.
Галя упредила рассказ и, основываясь на увиденном, ответила Провотворову не менее жестко:
– Что бы ни случилось, это не стоит твоей жизни. Подумай обо мне. Что станет со мной? С маленьким Юриком? Нас просто вышвырнут отсюда. Мы с тобой даже не расписаны. Не надо, Иван. И потом, перед кем ты собрался каяться? – Провотворов дернулся. Галя поняла, что попала в точку, и решила додавить, зная взгляды генерала: он ведь нынешний президиум ЦК, а особенно ничтожного Хруща (как он его называл), ни в грош не ставил. – Я бы поняла, перед Иосифом Виссарионовичем. А перед этими, нынешними?! – Ее сожитель был закоренелый сталинист, и сколько бы Хрущев ни поливал своего прежнего хозяина, взгляды генерала оставались прежними: Сталин – великий вождь и полководец, превративший лапотную Россию в передовую державу. А теперешние руководители – просто безответственные болтуны, проматывающие огромное наследство былого политического гения.
– Тсс-сс, – остановил ее генерал, – не надо вслух.
– Да наплевать, – выкрикнула Галя. – Пусть слушают. Что они сделают? Ведь они, теперешние, даже наказать никого не умеют как следует.
Эта реплика также произносилась в основном, чтобы потрафить возлюбленному, и своей цели она достигла: Провотворову понравилось.
– Пойдем, расскажешь мне, в чем там дело. – И она увлекла Ивана Петровича за собой. Для надежности сняла со стены телефон, положила его на пол и прикрыла сверху подушкой. Генерал, в какой-то момент ставший податливым, словно сыночек Юрочка, дал привести себя в ванную комнату. До эпохи водяных счетчиков оставалось еще полвека, и Галя, не жалея воды, открыла оба крана, в раковине и в ванне. – Так тебя никто не услышит, – удовлетворенно резюмировала она. – Расскажи лучше мне, чем перед этим кукурузником каяться. – И последняя реплика также понравилась генералу.