Теперь стало очевидно, что Эрма все-таки решилась закончить то «маленькое дельце». Прошла лишь одна неделя ее пребывания в Нью-Йорке, когда она сказала тебе, что «по горло сыта дамским обществом»; может, так оно и было, и все-таки это не объясняло, почему она снова выбрала тебя. На этот раз ты был смелее, чем в Кливленде, и в то утро за завтраком ты напрямик спросил ее об этом.
— Понятия не имею, — беззаботно ответила она. — Не хочешь ли ты сказать, что считаешь себя недостойным меня?
— Я серьезно тебя спрашиваю, — сказал ты.
— Вот как! А ты спроси у цветка, почему он раскрывает свои лепестки для пчелы, или у семги, почему она проплывает тысячу миль, чтобы метать икру именно в данной реке. Если она прилично воспитана, она ответит тебе, но правдой это не будет.
— Такие отговорки меня не устраивают. Я действительно не могу себе представить, почему ты выбрала в мужья именно меня.
Этого было достаточно, чтобы вызвать ее раздражение, и ничего удивительного: ты выглядел настоящим дураком. Чтобы положить конец спору, она взяла дело в свои руки, и на следующую осень наступила кульминация того, что газеты назвали «юношеским романом».
Дело было улажено, тебе не пришлось принимать никаких решений. Звучит нелепо, но так оно и было. Ты никогда не давал своего согласия жениться на Эрме и не предпринимал никаких шагов, чтобы жениться на ней. Это было еще хуже, чем просто робость, это был поступок слабоумного дебила.
Если при такой позиции ты подсознательно нащупывал прочную основу в том нереальном мире, в котором существовал, ты ничего не выиграл, а только нажил себе проблемы и переживания. И по сегодняшний день акции Эрмы остались у нее, и сегодня вечером или завтра (о да, будет и завтра!), а ты пожизненно будешь казначеем с зарплатой в сорок тысяч. Эрма платит шестьдесят тысяч ренты за жилище, которое вы с ней называете домом. В год ты откладываешь по двадцать тысяч.
Все шесть автомобилей, стоявшие в гараже, куплены Эрмой, хотя есть еще один, о котором ей не известно.
Господи, сейчас у тебя в загашнике двести пятьдесят тысяч! Эрма платит слугам, коих число пятнадцать, не считая слуг в загородном доме. В прошлом году ее дивиденды… О, черт! Только начни эти подсчеты и никогда не закончишь. На самом деле тебе наплевать на деньги. Доказать это будет трудно, но это чистая правда.
Был еще один момент, когда ты мог, как выражается Дик, взять дело в свои руки. Еще один раз… в тот вечер около года назад… тогда еще было не слишком поздно… Но здесь кроется столько горечи, что, когда ты об этом думаешь, ты стараешься делать это с максимальной осторожностью и отстраненностью, иначе ты рискуешь потерять своего единственного и последнего друга, а с ним и рассудок.
Таков приблизительный портрет человека, который намеревается претворить в жизнь отчаянный и безнадежный план. Что ты делаешь, совершая еще один шаг в последней попытке произвести впечатление на самого себя? Она этому не верит, а она знает тебя гораздо лучше, чем ты сам. Вчера ночью она сказала:
— В общем-то я побаиваюсь, но не того, что ты вот так обидишь меня. Назови это презрением, все равно.
В тебе нет ничего, что поставило бы тебя вровень с остальными людьми. Не спрашивай меня снова, что нам делать дальше, мы ведь не два колеса в одной тележке.
Мы были созданы для того, чем с тобой занимались, но я была собой, а ты — собой. И сейчас ничего не изменится, сколько бы ты ни говорил. Ты знаешь, я всегда тебе лгала и буду лгать. И тебе нужна от меня вовсе не моя правдивость и честность.
Ты впервые слышал, чтобы она так долго говорила.
Когда в конце этой речи она выразительно приподняла руку, а выражение ее глаз, полускрытое веками, смягчилось, ты отпрянул назад, словно испугавшись собственных угроз. Рука ее упала, и она терпеливо и успокаивающе улыбнулась:
— Возвращайся завтра вечером.
B
Не достигнув и середины первого пролета лестницы, он остановился и прислушался. Внизу с шумом захлопнулась входная дверь. Это миссис Джордан выставила наружу бутылки для молока. Он едва не окликнул ее. В ответ она спросила бы, что ему нужно, таким тоном, что расхотелось о чем-либо ее просить.
Он вытянул правую руку из кармана пальто и схватился за перила; когда он выпустил из нее пистолет, его рукоятка была теплой от его пальцев. В мозгу у него непрерывно раздавался назойливый гул.
2
А собственно, чего ты ожидал достичь? Одна из твоих излюбленных и четко сформулированных идей — это бесполезность всего, что мы можем сделать для других людей. Имеет значение только то, что делается для нас, особенно то, что мы сами для себя делаем. Конечно, наши собственные поступки чаще всего отзываются рикошетом, но это не относится к тому фатальному поступку, который ты сейчас замышляешь. Не сомневаясь, что сможешь его исполнить.
Вся бесполезность советов Джейн, например, происходила не из твоего сопротивления или демонстрации независимости. Бесполезность была в самом материале, с которым ей приходилось иметь дело. Вопрос о мотивах здесь и не заходил. Какие бы соображения ею ни двигали, они были совершенно бесполезными в том, что касалось тебя.
Дело в том, что для тебя она была женщиной. Да, женщиной, несмотря на традиционное отношение к этому вопросу общества, впервые открывшееся тебе в тот день, когда какой-то рыжий мальчишка (чье имя ты давно забыл) дразнил тебя за то, что ты прячешься за юбку сестры. И потом постоянно орал через улицу, пока не возмутились соседи: «Он сосет молоко у своей сестры!
Он сосет молоко у своей сестры!»
Ну и пусть ты действительно прятался за ее юбкой.
Разве это хуже, чем быть привязанным к роскошной ночной рубашке Эрмы, приобретенной на рю де ля Пэ, или быть прикованным сталью к черной непроницаемой броне женщины, живущей здесь, наверху? Ба! Конечно, каждый хоть раз в жизни думает об инцесте, только не смеет в этом признаться. Отвращение к проявлениям инцеста заложено в людях физиологически, но кто говорит о физиологии? Только не ты. Ты не виноват в том, что тебе снилось, когда ты был ребенком или мальчиком, но ты знаешь, о чем ты думаешь, став мужчиной, когда говоришь, что Джейн была для тебя женщиной. Ты имеешь в виду то ощущение надежности и покоя, которое испытывал в те редкие блаженные часы довольства жизнью, ту замечательную уверенность, которая приходила от прикосновения ее руки и от звука ее голоса. Эти чувства ничего не стоит истолковать таким образом, чтобы намарать о них дешевый роман того сорта, что продаются в любой подворотне.
Но ты никогда не был благодарен ей за это, и вся исходящая от нее благость не принесла тебе пользы. В тот раз, когда, приняв предложение Дика, ты приехал в Кливленд забирать свои вещи, Джейн вместе с остальными членами семьи молча выслушивала грандиозные планы, о которых ты разглагольствовал с преувеличенным энтузиазмом. В тот вечер она усадила тебя за стол на место, раньше принадлежавшее отцу, и ты обратил внимание, что мать восприняла это спокойно, даже с удовольствием, только потому, что так решила Джейн.
На следующее утро Джейн застала тебя за укладкой чемодана.
— Билл, боюсь, ты решился на это, потому что должен помогать семье. Но ты не должен, правда не должен. Торговля идет гораздо лучше, и мне действительно нравится это дело. Тебе нужно сходить в аптеку и посмотреть на все мои новшества. Увидишь, фонтан просто прелесть. Мне всего лишь двадцать пять лет, и, пожалуйста, не думай, что я собираюсь здесь состариться.
Если дела пойдут так и дальше, через несколько лет мы сможем продать магазин с большой выгодой.
Ты бы ни за что не признался в настоящих причинах своего решения и сделал вид, что оскорблен:
— Господи, может, ты думаешь, что я нанялся чистить улицы! Это настоящее дело, Джейн. Пять тысяч в год для такого юнца, как я, — это тебе не кот начихал!