— Дело в том, что это не для тебя. Я очень рада и горжусь, что тебе сделали такое предложение; представляю, как эта новость поразит всех ребят в городе. Но я так же горжусь тем твоим вторым рассказом. Он кажется мне очень удачным.
Ты зарделся от похвалы, но возразил:
— Я написал уже около двадцати рассказов, и большинство их ужасно.
— Я имею в виду тот второй опубликованный рассказ. Билл, не давай им проглотить себя! Может, ты думаешь, что я уговариваю тебя, потому что сама хочу заниматься магазином. Но это не так. Если бы ты был старше меня, может, все пошло бы по-другому. Магазин может вполне прилично содержать всех нас. Что, если ты не добьешься успеха за два-три года или даже за пять?
Все было бесполезно! У тебя в кармане лежали пятьсот долларов, которые Дик выдал в качестве аванса, таких денег ты еще не видел. Большая часть этой суммы ушла на уплату старых долгов, о которых не знала даже Джейн.
Она сделала еще одну попытку отговорить тебя от деловой карьеры через четыре года, когда магазин был продан и ты приехал помочь «снять с крючка простака», как сама выразилась в письме. На самом деле тебе пришлось только подписать несколько документов; Джейн блестяще провернула эту сделку. Она была в полном расцвете сил, сияющая и уверенная, и, хотя ее собственное будущее рисовалось совершенно неопределенно, она не испытывала ни малейших сомнений.
— Я еду в Нью-Йорк и забираю с собой Розу и Маргарет. Мама хочет остаться здесь с тетей Корой. Благодаря твоей щедрой помощи Ларри сможет со следующего месяца ходить в колледж и ни о чем не беспокоиться.
Вот так, ясно и четко. В ту ночь у вас с Джейн состоялся очень долгий и самый откровенный разговор за всю вашу жизнь. Ты признался ей в своих сожалениях, и она взывала к тебе со слезами на своих прекрасных глазах. Тебе невероятно хотелось сказать: «Возьми меня с собой в Нью-Йорк. Давай будем жить вместе. Во всем мире только ты одна что-то значишь для меня. Я буду писать или найду еще какую-нибудь работу. Может, когда-нибудь ты сможешь мной гордиться».
А почему бы нет? «Привязанный к переднику своей сестры». Нет, не совсем так. Тебя одновременно и тянуло к ней, и что-то отталкивало. Дно этой соблазнительной уютной гавани было усеяно опасными подводными камнями. Может, за всем ее тактом, компетентностью и замечательной силой тебе виделось властолюбие, которое со временем сделает тебя жалким и нерешительным рабом ее воли и сострадания. Или это было какое-то простое чувство, из тех, которые так трудно облечь в слова.
Ее попытка оказалась бесполезной. Когда на следующий день ты уезжал в Кливленд, все, кроме Ларри, плакали; этот отъезд не был похож на предыдущие; он означал начало конца вашего дома и семьи.
В этом смысле еще более бесполезными оказались твои собственные попытки помочь Ларри. Конечно, в таких внешних моментах, как место в жизни, его кратковременные приятели и интеллектуальные интересы, эти попытки оказывали на него некоторое воздействие.
Однажды Ларри даже охотно последовал твоему совету в выборе костюма, а быть ближе к человеку, чем его одежда, невозможно. Но в менее существенных вопросах твоя личность не оставила в нем ни следа.
Как поразительно, что он иначе, чем ты, перешел от сумрака колледжа к яркому дню самостоятельной жизни! Он примчался с запада в Нью-Йорк, как теленок, доверчиво и требовательно толкающий мать в живот в поисках молока. Прошло около недели после того, как Эрма вернулась из Европы, потеряв своего бесподобного Пьера, и мы только что встретились с ней за ленчем.
Ларри был приятно поражен роскошной обстановкой офиса, но вовсе не испытывал благоговейного восторга. Почти сразу же он заявил, что ни разу должным образом не поблагодарил тебя за то, что ты дал ему возможность закончить колледж, но невероятно благодарен тебе и что возместит все добром, как только сможет, как страшно он рад, что все уже позади.
— В основном вся эта учеба ерунда. На самом деле никто не знает того, что преподает, за исключением футбола. Я рад, что закончил колледж. Ты уже решил, с чего мне начать разносить на части это здание?
Он предоставил решать все тебе. А ты этому радовался, не подозревая, что при юношеской энергии, бьющей фонтаном, его просто не интересовали подробности устройства. Кроме того, все было уже решено. Дик проявил исключительное благородство и отнесся к Ларри благожелательно и сердечно, как если бы он был его младшим братом.
Полгода Ларри проработал на заводе в Огайо, еще шесть месяцев провел в мичиганских рудниках, потом несколько недель в Нью-Йорке, а затем его работу прервала война.
Письма Ларри и Джейн были той единственной живой связью с конечными потребителями несущих смерть стальных игрушек, поставка которых приносила Эрме по шесть тысяч долларов в день. Как казначей корпорации, ты имел возможность наблюдать за сумасшедшим приростом бессовестных доходов с подходящим случаю ироническим восхищением. Но, как цензор, ты считал, что рассказы Ларри из окопов послужили бы великолепным фронтисписом для толстеющих на глазах гроссбухов, которые каждый вечер запирались за массивными стальными дверьми в подвалах Бродвея.
Вернувшись с войны капитаном с множеством наград, Ларри как ни в чем не бывало уселся за свой рабочий стол. В глазах его читался вопрос, которого не было прежде, но он предоставлял тебе самому догадываться о его смысле. Смотрел ли он так на Джейн? Но что ты знал об отношениях Ларри и Джейн?
Еще очень молодым, он завоевал себе на фирме прочное положение, так как хорошо знал цену своим способностям и энергии. Но в течение многих месяцев, незаметно слагающихся в годы, ты почувствовал в отношении его некое загадочное смущение. Тебя мучила природа этой неловкости, ты пытался понять, почему тебе так тревожно, не подозревая, что его успехи в работе оправдывали твое согласие на деловую карьеру у Дика.
Взрыв произошел в неожиданно трудный момент. Незадолго до этого Ларри удалось с поразительным успехом завершить переговоры о поставках металлоконструкций для сооружения Кумберлендского моста в Мэриленде. Ты слышал, как Дик предложил ему значительное вознаграждение, гораздо больше тех премий, которые когда-либо получал ты. Трудность же момента заключалась в том, что накануне вечером Эрма впервые обнажила свои прелестные зубки, показав себя с совершенно новой, крайне неприличной стороны. В результате на следующий день захотелось посидеть за ленчем в одиночестве, и настойчивое желание Ларри составить тебе компанию было неприятно. Когда сразу после того, как вы заняли обычное место за угловым столиком в клубе, он объявил, что хочет уйти из «Карр корпорейшн», ты испытал лишь легкое раздражение, как если бы он сообщил, что намерен бросить в твою тарелку с супом муху.
— Ты, конечно, не серьезно, что это за шутки?
— Я не шучу. Я намерен уволиться.
— Господи, да ты с ума сошел! Что с тобой стряслось? Что ты надумал?
Ларри отпил глоток воды и развернул салфетку, явно испытывая замешательство:
— Труднее всего, Билл, объяснить тебе, почему я принял такое решение. Ты был ко мне так добр, и с твоей точки зрения это выглядит каким-то безумием. Боюсь, я не смогу как следует все объяснить. Только эта жизнь не для меня. Бизнес — это не то, чем мне хотелось бы заниматься. Найду себе еще какое-то занятие — в наше время все ищут свою дорогу, — но эта колея явно не для меня.
— Ты должен был понять это еще семь лет назад, прежде чем мы с Диком позаботились о тебе, дали возможность…
— Я понимаю и ценю все, что вы для меня сделали.
Но я только недавно все осознал. И при этом не думаю, что в долгу у компании. Если бы я только мог рассказать тебе, Билл, что я чувствую, думаю, ты понял бы меня. У тебя настоящий дар понимания людей.
Он продолжал свои объяснения, которые, по сути, ничего не объясняли, впрочем, ты едва его слушал. Тебя охватила злость и чуть ли не ужас, природу которых сейчас ты понимаешь гораздо лучше, чем в тот момент.
И неудивительно: ситуация и в самом деле складывалась незаурядная; для тебя его решение имело важный и трагический смысл. Оно означало, что Ларри с отвращением выплюнул то, что ты без особого труда проглатывал и переваривал. По сути, его поступок означал именно это, и тебя охватила настоящая паника. Ты всегда считал себя более тонкой натурой, слишком утонченной, чтобы комфортно чувствовать в этом логове гиен, но Ларри! Думать об этом было невыносимо.