Андрей Ветер
(ПОД СВОДАМИ ВЫСОКОЙ ЛЖИ)
ТАТЬЯНА
Телефон зазвонил ближе к полуночи, и Татьяна, уже устроившаяся в ворохе подушек, с неохотой поднесла трубку к уху.
– Алло? Ты не спишь? – услышала она голос Павла Костякова.
– Уже не сплю.
– Таня, – в голосе Костякова Татьяне послышалась тяжесть, словно что-то рухнуло на пол в пустом пыльном подвале и отдалось эхом в огромном чёрном пространстве.
– Что случилось? – спросила она.
– Я с плохими новостями…
Она затаила дыхание, переложила трубку в другую руку. Тиканье будильника сделалось неожиданно громким и гнетущим, секундная стрелка рывками продвигалась вперёд, неумолимо выталкивая из сгустившегося вдруг пространства нечто безликое и вместе с тем ужасающее.
– Что случилось? – повторила Татьяна, с трудом выдавливая слова.
– Юра в морге…
Таню окатило холодом.
Павел говорил что-то ещё, объяснял, но голос его исчез, заслонённый глыбой серого слова «морг».
Юрий в морге. Юрий Полётов в морге. Значит, он умер, перестал существовать, прекратился, исчез. Не прозвучат больше его беспощадные слова, такие жестокие по своей правдивости и прямоте. Не услышит никто больше и его нежных слов, равных которым не нашлось бы во всём мире. Юрия больше нет. Его тело лежит в морге.
Всё это промелькнуло в голове с пугающей ясностью.
– Не верю, – прошептала Таня. Её сердце билось медленно, каждый удар гулко отдавался в ушах, причиняя физическую боль. Как же так? Жизнь только-только наладилась…
– Тебе надо приехать на опознание, – донеслось из трубки. – Только…
– Что «только»? – Таня проследила глазами за одеялом, соскользнувшим на пол с её согнутых в коленях ног. Если Юра мёртв, он никогда больше не коснётся её ног поцелуем, никогда. – Что «только»?
– Дело в том, что он изуродован до неузнаваемости. Я сам ещё не был там, не видел, но так сообщили…
– Изувечен? Что же произошло?
– Таня, ты меня не слушала? Я же говорю: авария…
– Странно, – Таня опустила ноги на пол и подняла упавшее одеяло, – странно… Я понимаю… То есть я ничего не понимаю…
– Я заеду за тобой, – сказал Павел, и в трубке прерывисто запищало.
Таня сидела без движений.
Вот как всё получилось. Едва жизнь начала входить в семейное русло, как всё вдруг оборвалось. Утро было совершенно обычным, Юрка ушёл из дома, закрыл за собой дверь и не возвратился. И вот теперь не возвратится никогда.
Очень странно. Он был весёлым, наполненным жизнью, а теперь – морг… Это не могло быть правдой. Человек, имя которого стало за последний год одним из самых популярных, человек, успевавший бывать всюду и со всеми, вдруг перестал быть. Осталось только его имя.
Татьяна поёжилась. Где-то в глубине её живота брызнула какая-то ледяная струя, в считанные секунды превратившаяся в мёрзлый жгучий ком. Таня повертела телефонную трубку и, будто испугавшись чего-то, бросила её на аппарат.
– Не может быть…
Когда приехал Павел Костяков, она всё ещё не оделась. Она встретила его в нижнем белье и заметила, как он смутился, увидев её красивую полуголую фигуру. Смутился, отвёл взгляд, беззвучно пошевелил губами, дёрнул щекой.
– Я подожду внизу, – поспешил сказать Павел и сразу ушёл, так и не подняв глаз, – буду в машине.
Морг запечатлелся в памяти бесконечным коридором, увязшем в ухающих отзвуках шагов.
– Если станет дурно, – предупредил Татьяну санитар, – вот нашатырь. – И сразу добавил: – Собственно, вы ничего не опознаете. Лицо у него просто в лепёшку от удара… Можно и не смотреть вовсе… Разве что какие-то татуировки должны быть на руках или шрамы…
– Какие татуировки? – Таня посмотрела на потолок мутными глазами. – Не было у него никаких татуировок. А шрамы были на левой руке, да, на предплечье…
– Там кожа содрана с мясом… Ну, если других особых примет нет, то опознавать нечего, – ответил санитар. – Там просто тело, много содранной кожи, кости сломаны на руке, открытый перелом…
– Вы прекратите когда-нибудь языком мести или нет? – прорычал сзади Павел Костяков.
Помещение было просторным и холодным. На четырёх металлических каталках лежали голые тела. В приглушённом синеватом свете фонаря, тихонько гудевшем в дальнем углу, трупы выглядели неестественно белыми. В воздухе плавала безжизненность и расплывчатое эхо.
– Сюда проходите, – послышался чей-то голос.
Таня увидела шагнувшего из-под синего фонаря худого человека в мятом зелёном халате. Она почувствовала, как Павел взял её за локоть.
– Вот…
Громко, почти как выстрел, щёлкнул выключатель, и над ближайшей к Тане каталкой ослепительно зажглась лампа, висевшая очень низко.
– Смотрите…
То, что должно было быть Юрием Полётовым, напоминало манекен с вывернутыми плечами, вздувшейся шеей, оторванной челюстью и рыхлой кроваво-чёрной массой вместо лица. С поразительной отчётливостью виднелись все детали мёртвого тела, каждый волосок, все поры кожи, каждый лоскут мяса. В ярком жёлтом свете особенно страшными показались Тане не рваные раны, а отёкшие коленные суставы, какие-то ненастоящие, надутые, зыбкие, как наполненные водой резиновые шарики.
Таня сразу отвернулась, почувствовав удушье.
– Не могу…
– Присядь. – Павел поддержал её обеими руками и рявкнул в сторону санитара. – Дайте стул! Быстро!
– Не могу, – повторила едва слышно Таня. – Этого не может быть… Это не он, это не он…
– Не он? – спросил санитар, – стало быть, не признаёте своего?
– Идиот, – прошептал Павел, – что тут опознавать?
– Может, какие родинки? – уточнил санитар деловым тоном. – Вот его одежда, документы…
– Покажите, – шевельнула губами Таня.
Костюм принадлежал Юрию Полётову, пиджак и рубашка были пропитаны кровью. Таня с первого взгляда узнала часы, башмаки, носки, трусы… Вчера она стирала эти трусы с охапкой прочего белья в машинке… Представив, как врачи раздевали мёртвого Юрия, она вскрикнула, взмахнула руками, будто пытаясь ухватить нечто невидимое в воздухе перед собой, и потеряла сознание.
Очнулась она в кабинете врача.
– Я взял его документы, Таня, – склонился над ней Павел.
– Чьи документы? – не поняла она.
– Юркины. Там паспорт, водительские права.
– Паша, я не верю. Это не он…
Она то и дело повторяла эти слова, пока Павел вёз её домой. Повторяла спокойно, без истерики, будто хотела убедить Костякова в том, что они только что были свидетелями жестокой мистификации.
Жёлтый свет фар выхватывал из тьмы бесконечный рой кишащих снежинок. Снежинки метались, как живые существа, бились о лобовое стекло, прилипали к нему и через секунду сметались снегоочистителями. Машина ехала медленно. Павел изредка поглядывал на Таню.
– Послушай, может, ты к нам рванёшь? Не стоило бы тебе одной сегодня оставаться.
– А завтра? А послезавтра? Тоже к вам? – Таня глубоко вздохнула. – Нет, Паша, у меня есть дом, Юркин дом.
– Если хочешь, я побуду у тебя до утра? – неуверенно предложил Павел, проводив Таню до двери.
– Нет, спасибо, поезжай домой. Марина твоя, наверное, издёргалась. А я уже в полном порядке, В морге я просто растерялась. Неожиданно всё как-то, нелепо, глупо… Но теперь я в норме. – Она грустно улыбнулась и пожала ему руку.
Она закрыла за собой дверь и остановилась. Квартира встретила её тишиной. Это была совсем не та тишина, при которой Таня укладывалась спать несколько часов назад. Теперь тишина была абсолютной, в ней не сохранилось ни намёка на привычное ожидание скорой встречи с Юрой. В эту тишину закралось беззвучное дыхание смерти – соприкосновение с величайшей из всех возможных тайн.
Таня медленно сняла шубу и, не включив свет, повесила её на крючок. Повернувшись к зеркалу, она долго смотрела на своё отражение. На фоне пространства неосвещённой комнаты её красивое лицо, подёрнутое синеватой вуалью ночи, показалось ей незнакомым, глаза необычайно расшились, губы туго сжались, кончик носа заострился, ноздри раздулись. Нервы натянуто ждали взрыва эмоций…