— Нет, нет, ну, что вы, что вы! Я же понимаю, что есть вещи, которые не терпят отлагательства, да и не так уж поздно. Пожалуй, я приду.
— Буду с нетерпением ждать вас, уважаемая Инга Францевна.
Что-то было не в порядке с головой… Мысли какие-то дурацкие, сомнения… А если все придумано? Но с какой целью?.. К примеру, чтобы отвести от себя подозрения?.. Она же ясно выразилась, назвав его виновником гибели Лоры. Он мог испугаться. Сомнения сомнениями, но ведь такое обвинение с ее стороны, будь оно широко озвучено, действительно могло бы нанести непоправимый ущерб имиджу знаменитого режиссера. Вот он и заволновался, на всякий случай. И даже ход нашел верный. Он, видите ли, ее всячески восхваляет, а она его станет обвинять, по сути, в смертном грехе. Что на это ответить? Обыкновенная стерва, и ее словам нельзя верить. Хотя она — да, и честная, и порядочная, и умная. И даже красивая! Но — ошибся, видите ли, в ней заслуженный человек, тонкий знаток психологии. Впросак попал!.. Почему бы и не так?
Жестокие сомнения одолевали Ингу. Очень хотелось ей поверить адвокату. И боялась, помня весьма неблаговидное поведение Петера. Неужели она сама ошибалась, а оттого и такая реакция на смерть Лоры? Но почему? На ее стороне факты, а на его? Опять одни слова?..
Как бы там ни было, а решение принято, и пусть ее продолжают мучить сомнения, она сама же только что пообещала адвокату прийти в его контору.
Но перед тем как выйти из дома, она вдруг решительно сняла телефонную трубку и набрала известный ей номер в дирекции театра. Хотя до открытия сезона было еще далеко, Инга знала, что Петер задерживается в театре обычно допоздна. Ответил мальчишеский голос:
— Театр, кого вам надо?
— Петера Августовича.
— Сей момент, он где-то здесь бродил, — без всякого уважения произнес тот же голос, и она услышала его крик: — Эй, Юрис, глянь-ка там главного! Его срочно на трубу зовут!
Через несколько томительных минут, на протяжении которых у Инги несколько раз вспыхивало острое желание бросить трубку, раздался знакомый и, оказывается, очень ожидаемый, голос режиссера:
— Ковельскис, слушаю вас.
Ни усталости от быстрого бега, ни нетерпения, — обычный деловой тон.
— Ответь мне, пожалуйста, зачем тебе понадобилось давать адвокату столь лестную мою характеристику?
— А-а-а… — протянул он, узнав. — Прости, сейчас перезвоню, здесь слишком много народу, плохо слышно, я перейду в свой кабинет.
«Врет, — слушая короткие гудки, подумала Инга, — просто растерялся и не знает, что ответить». Но трубку, тем не менее, положила на аппарат. И буквально через минуту раздался звонок. Она сняла трубку.
— Инга, — услышала она нетерпеливый и словно бы заранее не принимающий никаких возражений голос, — я просто обязан тебе заявить, что я вел себя, как самая отвратительная свинья. Это непростительно, я знаю, потому и не прошу никакого снисхождения с твоей стороны. Ты абсолютно права, а я — скотина. И говорю это совершенно искренне.
— А с чего это ты вдруг осознал это и, кажется, даже собираешься каяться?
— Скажу честно, хотя знаю, что мои слова еще больше отвратят тебя от меня. Только уйдя и дожидаясь потом электрички, а потом в поезде до самого дома, я думал только о том, какую совершил грубую, непростительную, отвратительную ошибку! Только не бросай трубку, дослушай, пожалуйста! Ты была полностью права. И это, в первую очередь, касается моего отношения к женщинам — вообще. Их у меня было немало в жизни, и ничем особенным они, одна от другой, не отличались. Увы! А так по-скотски получилось оттого, что я тебя не понимал, будучи уверенным при этом, что видел насквозь. Но, только оказавшись за дверью, осознал себя примитивным жеребцом. И стало, ты не поверишь, ужасно стыдно и горько. Ты — не такая, как все они! Ты не похожа ни на кого из них, только слепец мог этого не видеть и не понимать… Вот и все причины, — Петер тяжко вздохнул. — А перед адвокатом я не мог лукавить, да и не собирался. Я просто на миг вспомнил тебя — всю, с ног до головы, ну, как я видел не раз, прости, потом будто услышал твой голос и… В общем, сама понимаешь. Но мне и в голову не могло прийти, что он скажет об этом тебе. Еще раз прости, мне очень неловко перед тобой за эту… самодеятельность.
— Ну, почему же? Он мне и еще кое-что добавил. Я, правда, не поверила, отнеся его слова к обычной адвокатской любезности. Например, то, что ты, возможно, влюблен в меня, как юный студент в красавицу курсистку. Извини, это не мои, а его слова.
— А знаешь, — задумчивым голосом заметил он, — этот адвокат сразу показался мне очень умным и проницательным человеком. И теперь я уже уверен, что он сумеет докопаться до первопричин…
— Я бы тоже хотела этому верить… Ну, что ж, хорошо, я получила от тебя ответ. А скажи, Петер, я сильно нарушила бы твои планы, если бы попросила тебя навестить меня сегодня?
— Неужели, милая, ты готова простить?!
Режиссер воскликнул, как показалось Инге, с несколько излишним пафосом. Но она тут же оборвала свои мысли: нельзя же быть въедливой и отвратительной до такой степени! Режиссер — ведь тот же артист! Ну, так он жизнь воспринимает! И как можно от него требовать чего-то иного?
— Не знаю, как насчет «простить», но… буду тоже честной. Я по тебе соскучилась.
— Когда я могу быть у тебя, милая моя? — почти перебил он ее.
— Сейчас я отправлюсь в адвокатскую контору, мы договорились с этим Дорфманисом. А сколько времени займет беседа, не знаю. Но думаю, что окажусь дома раньше, чем ты подъедешь. На всякий случай, те твои ключи от квартиры будут лежать в почтовом ящике, внизу, полагаю, ты еще не успел забыть мой номер?
Вот сказала и подумала, что зря пытается язвить, он же все объяснил, и немедленно получила легкий щелчок по носу от него:
— А у тебя разве нет сегодня дополнительных занятий английским?
«Ах ты, сукин сын! — хмыкнула про себя она. — А впрочем, это же обычная их пикировка, ничего серьезного и обидного, зато разжигает…»
— Представь себе. Кто-то «настучал» моему студенту о тебе, и он категорически отказался от продолжения занятий со мной. Чем нанес непоправимый ущерб моим финансам. Что, съел?
Боже, каким счастливым голосом он захохотал!
— Я все понял! Лечу, дорогая!
Глава вторая
САМОДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
На столе стояла раскрытая коробка с тортом. Если не с самым большим в Объединенной Европе, то уж в Риге — это точно. Вернувшись домой и не обнаружив в почтовом ящике ключей, Инга усмехнулась и почувствовала, как где-то под сердцем разлилась теплая волна. Она позвонила в свою дверь и машинально толкнула ее: дверь была открыта. В квартире стояла тишина. Инга вошла в комнату и ахнула, увидев посреди стола это художественное чудо, произведенное из кремов, безе и разнообразных засахаренных фруктов. Фантазия кондитеров была, конечно, на недосягаемой высоте.
— Ну и?.. — громко произнесла она, не увидев в комнате никого.
Услышав шаги, обернулась: из кухни вошел Петер, элегантный, как… герой-любовник, и в руках у него были открытая бутылка шампанского и два бокала.
— Мне показалось, что для начала… — начал он, но Инга забрала у него бокалы с бутылкой, небрежно поставила на стол и вдруг припала к его груди с такой отчаянной силой, что его качнуло, едва удержался на ногах.
— Ты — мерзавец, ты — сукин сын, — словно в горячке, шептала она, уткнувшись лицом в его грудь. — Я же устала без тебя! У меня все горит без тебя!.. Неужели ты не понимаешь?!
Торт так и остался на всю ночь нетронутым, а из бутылки благополучно испарялись пузырьки невыпитого шампанского. Громко гудел большой напольный вентилятор, пытаясь разогнать духоту, на кухне, в сетевом приемнике, играла какая-то музыка. Но все эти звуки ровным счетом ничего не значили, их никто не слышал, поскольку в горячей темноте квартиры могли иметь значение для постороннего слуха и восприятия лишь тягучие, стонущие вздохи, свидетельствующие о том, что, по крайней мере, уж двоим-то под этим небом совершенно точно ни до чего и ни до кого не было дела, — кроме как до самих себя…