Глядя в окно, как какие-то иностранцы грузили в машину пестрые от наклеек чемоданы, она вдруг спросила:
— Мог бы ты… бросить все… и сейчас уехать со мной на машине… ну, в Крым, например?
— Мог бы я так сделать? — переспросил он и ответил: — Только позвонил бы заму, что завтра не буду на работе.
— А он бы спросил: почему? Что бы ты ответил?
— Причина — любовь, — произнес он и рассмеялся, мол, все это чушь…
Вскоре, в день рождения Наташи, он подарил ей кольцо с бриллиантом. Наташа толк в этом знала. Подарок был дорогой. В тот же день он был позван к ней домой и представлен матери. Отец, как всегда, был на своей очередной стройке.
Маме он понравился. Когда он ушел, Наташа с мамой уселись на диване рядком, обнявшись, и тихо разговаривали, поглядывая на мерцающий экран телевизора, где в это время веселились вечные персонажи кабачка «13 стульев».
— Он старше меня на пятнадцать, даже больше, на семнадцать лет, — сказала Наташа, может, о самом главном, что тревожило ее.
— Во-первых, он выглядит гораздо моложе своих лет, — ответила мама, — во-вторых, возраст — это опытность, мудрость, и он всегда будет помнить, что ты подарила ему свою молодость, он-то понимает, какой неоплатный аванс получает. Он же смотрит на тебя как на икону. И если ты сразу поставишь себя как надо, он не пожалеет для тебя ничего.
Загс, однако, откладывался с месяца на месяц. Не получилось с квартирой для его сына, мешало и что-то связанное со службой, в подробности он не вдавался. Говорил только: «Ты представить себе не можешь, как все сложно…» И все же они часто встречались, он бывал озабочен, даже похудел, бедняжка, Наташа его жалела.
И вдруг…
В подобных ситуациях это всегда случается вдруг… Медленно протекал спокойный семейный вечер. Наташа в полудреме смотрела по телевизору песенный конкурс, и ей казалось, что один и тот же красивый, упитанный парень все время поет одну и ту же песню. Мама отправилась за «Вечеркой» — это всегда было ее привилегией, — она хотела раньше всех знать, кто из знакомых умер. Вернувшись с газетой, она села к столу, посмотрела последнюю страницу и, облегченно вздохнув — в этот день не было ни одного траурного объявления — на второй странице внизу прочитала, заголовок:
«Алмазов любил красивую жизнь».
Это был фельетон, написанный остро, зло и очень точно — с первых строк прямо как живой предстал перед ней Константин Борисович Алмазов — Наташин жених.
— Наташка, он мерзавец… — потерянно сказала она.
— Кто? — с трудом пробудилась Наташа от вечной песни.
Мать подала ей через стол газету.
«Алмазов любил красивую жизнь…»
В фельетоне были описаны любовные похождения Алмазова. Наташа, стиснув зубы, вся напрягшись, пронеслась по строчкам — вдруг и она есть в его списке? Но нет, ее не было, газета, как всегда, знала не все…
— Герой не столько моего, как твоего романа, — сказала она, со злостью швырнув газету.
— Что ты только говоришь? — взмолилась Ольга Ивановна. — Это ты должна подумать, почему каждый раз вляпываешься с женихами…
Удар был больной — Наташа выбежала из столовой, вслед ей с телевизионного экрана очередной певец, воткнув в рот микрофон, громко кричал:
Ты полюби меня однажды
И потом всю жизнь меня люби…
Спустя неделю Наташу пригласили повесткой в прокуратуру. Она пошла туда. По совету многоопытной матери захватила с собой кольцо.
— В конце концов, кроме этого колечка, тебя ничто с ним не связывало, — говорила мать, провожая ее. — Отдай им колечко, и делу конец…
— Никакого романа у нас не было… — со спокойным видом говорила Наташа следователю, отворачиваясь в сторону, будто от солнца, бившего в окно. — Пожалуй, он был ко мне неравнодушен, даже сделал мне в день рождения дорогой подарок. — Она вынула из сумочки кольцо и положила его на стол. — Солнце вспыхнуло и погасло в бриллианте. — Мне не нужен его подарок…
— Вас не смутила стоимость подарка? — спросил следователь, разглядывая кольцо.
— Я цены его не знала. Только когда показала вашу повестку маме, она сразу сказала, что вызывают из-за колечка, и объяснила, что оно дорогое.
Следователь посмотрел на нее с непонятной грустью, вздохнул и, оформив, как положено, сдачу кольца, отпустил ее.
— Надеюсь, меня больше таскать не будут? — спросила Наташа.
— Если понадобится, вызовем, — ответил следователь.
Больше не вызывали. Спустя месяц она уже не чувствовала ни горя, ни жалости. Одна злая пустота. Сказала маме: «Ты говорила возраст — это опытность и мудрость. Запомни — ты толкнула меня в этот позор…» Единственным, чего она лишилась в результате этой истории, были игры в теннис по утрам на Петровке — она стыдилась показаться там.
Прошло после этого почти два года, и вот в буфете министерства Наташа Невельская случайно встретилась и познакомилась с Евгением Максимовичем Горяевым, который вскоре стал ее мужем.
Глава третья
Сергей Акимович Гурин очнулся утром. Увидел над собой белый потолок и висевший высоко стеклянный шарик абажура, скользнул взглядом вниз по стене: электрический выключатель над белой тумбочкой, какая-то рогоза с подвешенными на ней стеклянными колбами и резиновыми трубками, а дальше — дверь с забеленными стеклами — больница!
Да, да, конечно, больница. Гурин подумал об этом спокойно. Что ж тут удивительного? Последнее время сердце качало все хуже. Сколько он заглотал нитроглицерина — откроешь левый ящик служебного стола, а там гремят пустые стекляшки от лекарства. Врачи давно говорили — надо лечь в больницу, серьезно подлечить сердце. И в горкоме это говорили. Конечно, надо было, но что теперь об этом вспоминать? Вот она, больница, он здесь и вроде жив. Гурин захотел повернуться на бок, и все исчезло…
Прошло еще несколько томительных длинных больничных дней, когда счет времени шел по градусникам, по завтракам и ужинам да по обходам врачей. Сколько он здесь? Пожалуй, больше недели — Гурин точно определить не мог. Он уже знал, что у него двусторонний инфаркт, что положение у него было тяжелое, осложненное тем, что его нашли лежащим на полу с запозданием на целый час. Пришлось прибегнуть к сложной аппаратуре реанимации, и он лежал в этой специальной больничной палате…
— Мы, батенька, вас воскресили, а теперь обязаны поставить на ноги и вернуть в строй, — сказал ему профессор Струмилин. — Но помогайте и вы. Пока не разрешим — никаких движений, лежать по стойке «смирно», не волновать себя никакими посторонними мыслями.
Но однажды профессор сказал:
— Опасный рубеж, батенька, пройден, завтра вас перевезут в обычную палату.
С вечера накануне волновался, плохо спал ночью… Когда стали перекладывать с кровати на каталку, застыдился своей беспомощности. Но вот его повезли по длинному коридору, вкатили в маленькую палату и переложили на кровать. Он полежал несколько минут с закрытыми глазами и стал осматривать комнату. Немного справясь с волнением, повернул голову и встретился взглядом с соседом по палате. И оба рассмеялись: они знали друг друга давно.
Гурин издали симпатизировал Лукьянчику, его удачливой судьбе. На сессиях горсовета, когда слово предоставляли Лукьянчику, в зале неизменно возникало оживление. Выступал он смело, с хлестким украинским юморком, вызывая то смех, то аплодисменты. Пожалуй, лучшего соседа по больничной палате Гурин не мог себе желать, по крайней мере, скучно не будет.
— Ну что, прокурор, инфаркт? — тихо спросил, улыбаясь, Лукьянчик.
— Выходит, что так, — ответил Гурин. — А я и не знал, что вы тоже здесь.
— Откуда же знать-то? Бюллетеней о состоянии здоровья лиц среднего звена в газете не печатают. С нами все проще. Вчера навещал меня мой зам Глинкин. Рассказывает — позвонил Митяев: где Лукьянчик? В больнице. Что он там делает? Лежит вроде с инфарктом. Нашел время… и вешает трубку. Митяев в своем репертуаре. — Лукьянчик тихо и беззлобно рассмеялся. Председатель облисполкома Митяев действительно был человек сухой, исповедующий святую уверенность, что с людей должно только требовать. Но надо сказать, сам работал как вол и со знанием дела, за что ему прощали и его жесткость…