---------------------------------------------
Лаура Кинсейл
Ни одна стране в мире не производит не меня такого глубокого впечатления, как эта, ни одна земля не держит пеня а плену с такой любовью и коварством, как эта, и во сне, и наяву. Другие предают меня, а она остается верна, другие меняются. а она неизменна. Для меня дуют ее целительные ветры, сверкают на солнце волны морей, звучит шум прибоя. Я вижу ее утесы, ее стремительные водопады, дремлющие пальмы побережья, далекие вершины, плывущие, как острова, над облаками… Ощущаю аромат цветов, умерших двадцать лет назад.
Марк Твен
Любовь, подобно проклятию, бремя зимы и лета.
1
1887
Во мраке и тишине он погрузился в раздумье. Пусть отступит этот безграничный мир с его звуками, словно всплесками человеческой жизни, и только дыхание ветра, шевельнув портьеры, коснется его сознания. Он вглядывался в свое отражение в зеркале до тех пор, пока оно не стало отрешенным. Стальные глаза утратили всякое выражение, рот стал жестким… И вот лицо его превратилось в маску аскета, стало таинственным, потеряв живые человеческие черты. Лишь отблески света и тьмы, видимые и невидимые сгустки вещества.
Усилием воли он изменял реальность. Чтобы спрятать свои золотистые волосы, он позаимствовал костюм восточного театра кабуки – черный капюшон, которые носят служащие сцены куроко, когда мелькают украдкой, меняя декорации. Он отверг краску или сажу как непригодные для маскировки лица – их трудно быстро снять, вид будет слишком угрожающим. Вместо этого он надел маску цвета древесного угля, которая закрывала все лицо, кроме глаз. Обернул вокруг пояса мягкую облегающую ткань, словно укутавшись плащом, сливающимся с полуночным мраком. Под темной одеждой скрыл все необходимое, чтобы взбираться на стену, наносить удар по врагу, иметь возможность скрыться или убить. Выбрал легкую обувь вместо тяжелых ботинок, чтобы передвигаться бесшумно и незаметно, низко пригибаясь к земле.
Земля… вода… ветер… огонь… и бесконечность.
Скрестив ноги, он сидел на полу. Чутко прислушивался к тихому ветру, который ни одному смертному не дано остановить. Всем телом он ощутил мощь земли. Погрузился в пустоту, растворился в ночи. Невидимый в зеркале, неслышный в дыхании ветра.
Сцепив пальцы, он пробудил в себе могущественные силы, способные изменить существующий мир.
Он поднялся и исчез.
2
Лондон, 1887
Леда внезапно проснулась глубокой ночью. Ей снились вишни. Она вздрогнула всем телом, от резкого движения ее пронзила боль, и забилось сердце. Девушка уставилась в темноту и попыталась унять дыхание – осознать разницу между сном и явью.
«Вишни… и сливы, что это было? Напиток? Пудинг? Рецепт сердечного лекарства? Нет… ах, нет… Шляпка!» Снова закрыла глаза. В полусне она пыталась вспомнить, были ли это вишни и сливы на полях новой шляпы Оливии, которую она купила в конце недели, когда мадам Элиза оплатила дневную работу.
Леда сознавала, что гораздо спокойнее размышлять сейчас о шляпе, чем всматриваться в эту темную комнату с пугающими углами. А что именно ее пробудило от крепкого сна?
Ночь молчала, только стучали часы, да легкий ветерок проникал в чердачное окно мансарды, неся запах Темзы вместо привычных запахов уксуса и винокурни. «Королевская погода» – так называли эту раннюю пору лета. Девушка ощутила свежесть на своей щеке. Празднества в честь Ее Величества сделали вечерние улицы более шумными, чем обычно, наполнив их толпой, закружившейся в вихре развлечений, а чужеземцы, бог знает из каких концов света, разгуливали повсюду. Их тюрбаны были украшены драгоценностями, и, казалось, будто они только что слезли со своих слонов.
Но сейчас царила ночная тишина.