А, может, все и к лучшему. Сюзан, конечно, задергалась.
Какой же Майк дурак, что ей не сказал. Какой же Майк дурак, точка.
В уме она сочиняла ему письмо. «Дорогой Майк… Хотя несколько лет мы жили вместе и любили друг друга, теперь мне хочется этому согласию положить конец. Я чувствую, что переросла тебя: и душой, и телом, и, кроме безразличия в будущем, предложить нам друг другу нечего. Желаю тебе большого счастья с Сюзан и ее здоровенными грудями. Искренне твоя… Клео.
P.S. Вот уж не знала, что здоровенные титьки – твоя слабость…
P.P.S. Вот уж не знала, что тебе нравятся девицы, которые сами с собой забавляются.
P.P.P.S. Видимо, просто не знала.
Слезы остановились, и под прикрытием очков Клео оторвала падающие ресницы и завернула их в салфетку.
Поедет домой и заново накрасится, примет ванну и переоденется. И уложит чемоданы. Должна была ехать завтра утром в командировку в Лондон – брать интервью, а уедет сегодня вечером. Малодушно сбежит и переночует в отеле, чтобы не встречаться с Майком. Не хочет его видеть, он весь изоврется. Ей нужно время подумать.
Она побежала за такси, не поймала и стала ждать автобус.
ГЛАВА ВТОРАЯ
У девушки – белокурые волосы, взбитые и кудрявые и в апельсиновых прожилках.
Лицо – очень хорошенькое, сильно накрашено.
Усыпано поддельными веснушками. Коричневые пятнышки усердно поставлены рано утром.
Каждая лишняя ресничка наклеена особо. Ярко-синие с зеленым отливом глаза – в обрамлении ярко-синих с зеленым отливом теней.
Брови ее сбриты, а вместо них мягким коричневым карандашом умелыми штрихами нарисованы дужки.
Полные надутые губы стали еще пухлее от бледной помады двух разных оттенков, сверху обильно намазанной блеском.
Искусно наложенный грим удлиняет ее кругловатое лицо, а кожа по всему телу мягко отшлифована загаром из флакончика.
Она не очень высокая, всего пять футов три дюйма, но сабо на громадных каблуках дают прирост в добрых шесть дюймов. Башмаки зеленые в красную полоску, и девушка надела их с ярко зелеными колготками и закатанными до колен линялыми джинсами. У нее осиная талия, и чуть-чуть виднеются живот и спина, так как короткий свитер оставляет щель в четыре дюйма. Она без лифчика, и ее груди задорно торчать и соблазнительно прыгают под тонкой тканью.
Она бродит по Харродсу – в одной руке болтается здоровый парусиновый мешок – и запихивает в постоянно открытый, влажный рот шоколадное драже… «Молтизерс».
Имя ее Маффин (Сдоба), но все фотографы зовут ее Лепешкой.
Ей – двадцать, и прославилась она как респектабельная обнаженная фотомодель. Респектабельная – значит в голом или полуголом виде она рекламирует все, что угодно – от лифчиков до мужских рубашек – в самых лучших иллюстрированных журналах и газетах.
На пристальные взгляды – ноль внимания, Маффин к ним привыкла.
Она остановилась у прилавка с темными очками и примерила. Очки – с большими и круглыми стеклами розового цвета.
Маффин понравились. Она исподтишка стрельнула глазами по сторонам – никто вроде не приглядывает, а потому спокойно отошла от прилавка – очки так и остались на носу.
Запихнула в рот еще «Молтизерс», скомкала пустой пакетик и бросила на пол. Затем, тихонько напевая вышла через парадный вход и велела швейцару поймать такси.
В Лондоне шел дождь, такси, однако, Маффин притянула как магнитом. Она живет на последнем этаже большого дома на Холланд-Парк. В однокомнатной квартирке вместе с приятелем Джоном Клэптэном. Он – фотограф, который нашел Маффин, когда ей было семнадцать, и перевез к себе, как только они уговорили ее родителей в Уимблдоне и те дали согласие.
«Мы поженимся, – уверял их Джон, – сразу, как я получу развод.»
– Дома кто есть? – позвала Маффин, отпирая дверь.