Или был? Кожу головы покалывали приятно невидимые иголочки. Пояс будто был на голове такой электрический. Покалывание нарастало. Кожа головы, как казалось, стала стягиваться к макушке. Нешуточно так. Казалось, отверстия в коже лица сместятся и на уровне глаз окажутся ноздри, а то и рот. Чем же дышать тогда, — подумалось. И вот: можно не дышать. Не хотелось, — с удивлением обнаружил новые возможности своего организма Путин. И перестал. Дышать перестал. Изредка только всасывал чуть-чуть воздуха, сипевшего и клокотавшего в груди, будто это была жидкость. Сердце очень сильно билось. Обратив взор к сердцу, Путин принялся его разглядывать с интересом. Удивление, что видеть сердце не мешают ни кожа, ни ребра, пришло чуть позже. Но удивление было неотчетливым. Такой полуобрывок полуудивления. Рассматривать сердце в действии казалось забавным. Уж лучше, во всяком случае, чем держать в голове дурацкую мысль о невозможности подобного опыта. Опустил глаза ниже и увидел желудок и довольно организованную массу ливера и требухи. Все работало и выглядело дисциплинированным, целесообразным и товарищеским. Крупные сосуды видны были. Присмотреться — и стенки сосудов таяли, и кровь очень явственно видна была. Кровь тоже работала. Трудолюбиво и как-то назидательно-настойчиво. С укором настойчиво. Деловито так проталкивалась туда-сюда. С гордостью занятого важным делом человека, занятого, когда другие гуляют, кровь проталкивалась. Она была похожа на лифтера, дежурящего в выходной. Она как бы говорила: «Есть такое слово „НАДО“, товарищ». И Путину стало приятно смотреть на такие непраздные свои органы, на такие президентские свои органы. «Такие не подведут», — подумал Путин. «Дела идут, все более-менее, но больше более у нас и меньше менее», — пропел Высоцкий не в голове, а где-то рядом с головой. Чуть позади головы. Но оглядываться не хотелось.
Вдруг нахлынуло ощущение стыда. Стыдно стало, что любой может увидеть его сердце, печень и так далее. Прозрачность, незащищенность и уязвимость подавляли. «Нет ли чужих, соглядатаев?» — он затаился, совсем перестал дышать и прислушался. Услышал проезжавшую вереницу машин на Рублевке, километрах в трех. И разговор в одной из машин. Мужской голос говорил: «Надо было соглашаться с Колей и ехать на Мальдивы. Не поехали, теперь сидим тут в слякоти, когда ребята купаются», — а женский голос что-то отвечал, но совсем уж тихо и неразборчиво. Звуки притом слышались необычно — только высокие частоты. Шелест странный — как помехи. И сквозь шелест речей — шуршание шин шелковистым шорохом щекотало уши. Оно было отчетливым, а вот гул мотора совсем не долетал. Все было таким — прошедшим странную цифровую обработку. Как громкий шепот. Почти свист иногда. Ни его самого, Путина, ни его открытое всему миру сердце никто не замечал. Ну ему и полегчало. Хорошо он спрятался.
Глаза устали слезиться. Просто горели и оставались сухими. Моргать не хотелось и не получилось бы, даже если бы и попробовать.
Один из китайцев — Сюй Шэнь — зашел за ширму и явился немедленно в костюме тигра. Голова тигра была утрированно злой. Сюй атаковал молящихся и алтарь. Ли Мин оборонял вверенных ему адептов и святыню с ритуальным мечом в руках. Дело должно было кончиться побиванием и изгнанием злого демона. Это, собственно, часть ритуала. Так всегда было, и в этот бы раз так случилось. Уже два года в подобных ритуалах Сюя прогоняли, и он, вереща, отправлялся за ширму, откуда являлся уже не тигром, а прохвостом с озорной улыбкой. Но в этот раз Ли Мин неосторожно выронил меч, а Сюй Шень мгновенно наступил на него. Так получилось будто случайно, но в тот же миг стало понятно, что меч злой демон-тигр не отдаст.