Тут уже речь шла не о том, что наследница Бобрищева мала, а о том, что она душевнобольная. Если бы суд это признал, опекун мог навсегда завладеть Олюшкиными заводами.
Новый судебный процесс длился полгода. Вызывали врачей-психиатров, опросили десятки свидетелей. Многие подтвердили, что дочь миллионщика вела себя, как простолюдинка. Вспоминали и тот попавший в газеты случай, когда она торговала бычками на базаре.
— А Лев Толстой был графом и землю пахал, — вставила Маша.
— Вот именно! — подхватил историк. — В те годы многие образованные люди шли в народ: занимались простым трудом, открывали школы для крестьянских детей. Олюшкины причуды не казались бы такими странными, если бы она выбрала себе другого жениха. Поэтому Белый Реалист и решил уйти из ее жизни. Даже по сегодняшним меркам он был ей не парой. Представь ну хоть свою маму и матроса с пятью классами. О чем они будут разговаривать? Куда пойдут, если ему хочется на футбол, а ей — на концерт Чайковского?
Никто не видел, как застрелился Белый Реалист.
На мысу между Торговой и Каменной пристанями нашли пробитую пулей фуражку со следами крови. Она зацепилась за куст над обрывом. Полиция решила, что тело Белого Реалиста унесло море.
Гибель влюбленного не остановила Олюшкиных врагов. Совсем наоборот! Они заявили, что Белый Реалист спрятался, надеясь пристыдить судей мнимым самоубийством. Но многие поняли, что Белый Реалист был не пройдохой, мечтавшим жениться на деньгах. Олюшкин выбор уже не казался странным. Да, миллионщице ничего не стоило найти себе богатого и образованного жениха. Труднее найти любящего и верного.
Месяцем раньше двенадцать управляющих выписали из Германии старого профессора Вернике, светило мировой психиатрии. Он прибыл на следующий день после гибели Белого Реалиста и произнес в суде речь из одной фразы: «Господа, любовь не нуждается в лечении». Весь зал встал перед Олюшкой, одетой в траурное платье. Да, если бы он приехал на день раньше… — вздохнул историк. — Ценой своей жизни Белый Реалист спас Олюшкино состояние, но сделал ее несчастной. До старости она ходила на мыс, где нашли простреленную фуражку.
— Олюшкин мыс! — подсказала Маша. — Да, с тех пор его так называют… А еще интересно, что все Олюшкины враги плохо кончили. Один разорился дотла, другой запил, третий проигрался в карты и то ли утонул, то ли сам утопился. Начали поговаривать, что здесь не обошлось без Белого Реалиста. Мол, душа самоубийцы не может попасть в рай, а наказания адом не заслужила, вот и бродит по земле, помогая влюбленным и расправляясь с их врагами.
Самые злые потоки дождя схлынули, мама включила «дворники». Стало видно, что джип стоит в луже.
— Увязли. Я не могу толкать, у меня нога сломанная, — довольным голосом сообщил Иванов.
— И вы молчали?! — забеспокоилась мама. — Сейчас мы в больницу…
— Нога у него сломана лет десять назад, — сказал Евгень Евгеньич. — Все никак не заживет, особенно когда надо работать.
— Зажить зажила, но мозжит в непогоду, — объяснил Иванов.
Мама завела мотор, и мощный джип легко выбрался из лужи. Иванов поджал губы, как будто его оскорбили.
— Я так и не поняла, зачем он застрелился, — сказала Маша. — Ну, отобрали бы у Олюшки ее заводы. Многие и без заводов живут.
— Хотел жениться на богатенькой, а номер не прошел. Он и — того, — рассудил Иванов.
— Он думал о любимой, — сказал Евгень Евгеньич. — Что мог предложить рыбак дочери миллионера? Копаться в огороде и рыбой на базаре торговать?
— Он думал о себе, — сказала мама. — Женщина может расстаться с заводом, чтобы не расставаться с любимым. Только не всякий мужчина примет такую жертву. Просыпаться, смотреть в облупленный потолок и думать: «А ведь она жила во дворце и все отдала ради меня». Этот Белый Реалист просто снял с себя ответственность и бросил девушку. Она даже замуж не вышла.
— Он поступил по-мужски, — заключил Дед, и с этим все согласились, хотя каждый по-своему понимал, что такое мужской поступок.
— Так, значит, призрак Белого Реалиста обитает в подвале? — Дед обернулся и через спинку сиденья посмотрел на коробку. — Замок?
— Сейфовый. Четыре каленые сувапьды! — важно пояснил Иванов.
Маша подумала, что завхоз сам похож на непонятную и противную сувальду: суется везде.
— Я приглядел замок попроще, — добавил Иванов, — а Евгень Евгеньич уперся: только этот. Даже своих денег приплатил.
— Зачем? Пускай бы девочки ходили в подвал. У детей должны быть свои тайны.
— Там государственное имущество, — сказал 11 панов. На него перестали обращать внимание.
Дед смотрел на Евгень Евгеньича:
— А вам-то зачем это? Из своего кармана заплатили за такую дурь, чтобы лишить детей игры. Боретесь с суевериями?
— Борюсь, — глядя в сторону, ответил историк.
— Никакое это не суеверие, — сказала Маша. — Петькина мама видела Белого Реалиста, когда в школе училась. И еще одна девочка, только она уехала жить в Сочи. А в прошлом году — Настя Говорова из одиннадцатого класса. И все поголовно вышли замуж.
— Вот видите, Николай Георгиевич! — оживился историк. — Взрослая девочка, в восьмой класс пойдет, а верит в призраков.
Маша фыркнула:
— Я верю не в призраков, а людям. Все говорят одно и то же: Белый Реалист молодой, интересный. И по виску непрерывно течет кровь. Непрерывно! Стали бы они врать, тем более что все замуж вышли! Петькиной маме он сказал имя жениха — все точно.
А Насте Говоровой не захотел говорить, но сделал рукой так, — Маша нарисовала в воздухе круг, — и она сразу поняла, что у нее муж будет шофером. Руль же круглый. И колесо.
— Так мясорубку крутят, — проворчал Иванов. А Евгень Евгеньич сказал:
— Земля тоже круглая. Может, он имел в виду капитана дальнего плавания.
— Может, — согласилась Маша, — только шофер уже был у Насти на примете.
Из пелены дождя вынырнула школьная ограда. На каменных столбах еще сохранился знак Бобрищева: две кефали, как половинки круга — одна головой вверх, другая головой вниз. В детстве Маша думала, что кефали играют в салочки. А потом узнала, какие они хищные, присмотрелась к разинутым ртам и поняла, что каждая норовит вцепиться другой в хвост.
— Ближе не подъехать — ворота закрыты. Вам-то что, а нам бежать по дождю, — сказал завхоз.
— Не сахарные, — буркнул Евгень Евгеньич и вышел под ливень. Его сразу же окатило как из ведра. Историк потянул к себе коробку с замком.
— Машина хорошая. Другие на такую машину за всю жизнь заработать не могут, потому что не пианисты, а честные труженики! — попрощался Иванов. Вид у него был торжествующий. Маша поняла, что завхоз давно обдумывал эту фразу.
* * *
Первого сентября замок оказался на двери в подвал, а историк — в больнице. Он зашел в школу печальный, с блокнотом. На одной странице было написано: «Здравствуйте». На другой — «Попал вчера под дождь и потерял голос. Поеду в Сочи лечиться». Его расспрашивали, а Евгень Евгеньич показывал готовые ответы или писал новые.
Литературу в школе вел директор. На уроке у восьмиклассников он вспомнил, что собирался о чем-то спросить историка, и послал Машу за ним.
Учительская оказалась заперта, а в двери кабинета истории торчал ключ. Маша дернула ручку — тоже заперто. Было ясно, что Евгень Евгеньич уехал в больницу. Непривычно тихий коридор школы казался таинственным. Из любопытства Маша заглянула в кабинет. На столе, придавленная мелком, лежала записка. Маша рассудила, что раз Евгень Евгеньич оставил ее здесь, то никаких тайн от восьмиклассников записка не содержит и можно ее прочитать.