ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
На следующий день Ольга Николаевна проверила упражнение, которое задала Косте на дом, и нашла у него ошибки, каких даже я не заметил. Пропущенные буквы в словах он написал в конце концов правильно, потому что я за этим следил, а ошибок наделал просто при списывании. То букву пропустит, то не допишет слово, то вместо одной буквы другую напишет. Вместо «кастрюля» у него получилась «карюля», вместо «опилки» — «окилки».
— Это у тебя от невнимательности, — сказала Ольга Николаевна. — А невнимательность оттого, что еще нет, наверно, охоты заниматься как следует. Сразу видно, что ты очень торопишься. Спешишь, как бы поскорей отделаться от уроков.
— Да нет, я не очень спешу, — сказал Костя.
— Как же не спешишь? А почему у тебя буквы такие некрасивые? Посмотри: и косые и кривые, так и валятся на стороны. Если б ты старался, то и писал бы лучше. Если ученик делает урок прилежно, с усердием, то обращает внимание не только на ошибки, но и на то, чтобы было аккуратно, красиво написано. Вот и сознайся, что охоты у тебя еще нет.
— У меня есть охота, только вот не хватает силы воли, чтоб заставить себя усидчиво заниматься. Мне все хочется сделать поскорей почему-то. Сам не знаю почему!
— А потому, что ты еще не понял, что все достигается лишь упорным трудом. Без упорного труда не будет у тебя и силы воли и недостатков своих не исправишь, — сказала Ольга Николаевна.
С тех пор по Костиной тетрадке можно было наблюдать, как он боролся со своей слабой волей. Иногда упражнение у него начиналось красивыми, ровными буквами, на которые просто приятно было смотреть. Это значило, что вначале воля у него была сильная и он садился за уроки с большим желанием начать учиться как следует, но постепенно воля его слабела, буквы начинали приплясывать, налезать друг на дружку, валиться из стороны в сторону и постепенно превращались в какие-то непонятные кривульки, даже трудно было разобрать, что написано. Иногда получалось наоборот: упражнение начиналось кривульками. Сразу было видно, что Косте хотелось как можно скорее покончить с этим неинтересным делом, но, по мере того как он писал, воля его крепла, буквы становились стройнее, и кончалось упражнение с такой сильной волей, что казалось, будто начал писать один человек, а кончил совсем другой.
Но все это было полбеды. Главная беда была — это ошибки. Он по-прежнему делал много ошибок, и, когда был диктант в классе, он опять получил двойку.
Все ребята надеялись, что Костя на этот раз получит хоть тройку, так как все знали, что он взялся за учебу серьезно, и поэтому все были очень огорчены.
— Ну-ка, расскажи, Витя, как вы занимаетесь с Костей, — сказал Юра на перемене.
— Как занимаемся? Мы хорошо занимаемся
— Где же хорошо? Почему он до сих пор не исправился?
— Я же не виноват, что так получается! Я с ним каждый день занимаюсь.
— Почему же до сих пор нет никаких сдвигов?
— Я же не виноват, что нет сдвигов! Просто еще мало времени прошло.
— Как — мало времени? Уже две недели прошло. Просто ты не умеешь заставить Шишкина работать по-настоящему. Придется тебя сменить. Вот мы попросим Ольгу Николаевну, чтоб она выделила вместо тебя Ваню Пахомова. Он сумеет заставить Шишкина работать побольше.
— Ну, уж это извините! — говорю я. — Меня сам Игорь Александрович назначил. Вы не имеете права меня сменять.
— Ничего. Завтра мы поговорим с Ольгой Николаевной. Думаешь, если тебя Игорь Александрович назначил, так на тебя и управы нет?
— Уступи, Малеев, — скачал Леня Астафьев. — Все равно Ольга Николаевна сменит тебя. Ты не справился. Ваня лучше тебя будет заниматься
— Конечно, лучше, — сказал Юра.
— Это еще неизвестно, — говорю я.
— Ну что ты споришь? Сам видишь, какие результаты. Тут и другие ребята стали говорить, чтоб я уступил, но я заупрямился, как козел:
— Нет, пусть меня Ольга Николаевна сменяет, а сам я не уступлю.
— Ну и сменит тебя Ольга Николаевна. Тебе же хуже будет, — сказали ребята.
Не знаю, почему меня такое упрямство одолело. Я и сам чувствовал, что не надо настаивать, раз вышло такое дело и Шишкин получил двойку. Если б на моем месте был кто-нибудь другой, может быть, все было бы совсем не так, а иначе. Ну что ж, ничего не поделаешь!
В этот день мы с Шишкиным были очень огорчены.
— Мы занимаемся с тобой сегодня в последний раз. Завтра
Ольга Николаевна, наверно, сменит меня, — сказал я, когда пришел к нему после школы.
— А может быть, Ольга Николаевна и не сменит, — сказал Костя.
— Да нет, — говорю. — Все равно от меня, видно, мало толку. Наверно, я не умею учить. Мне только обидно, что Игорь Александрович будет недоволен. Я обещал ему подтянуть тебя, а тут видишь что вышло. И еще он сказал, что это мне как общественная работа. Значит, я с общественной работой не справился и не будет у меня никакого авторитета.
— А может быть, это вовсе и не ты виноват? Может быть, это я сам виноват? — сказал Костя. — Надо мне было лучше учиться. Ты знаешь, я тебе открою секрет: это я сам виноват. Я всегда спешил, торопился, вот и писал плохо и делал много ошибок. Если бы я не торопился, то учился бы лучше.
— Почему же ты торопился?
— Ну, я тебе открою секрет: мне хотелось каждый раз поскорей отделаться от уроков и начать учить Лобзика.
— И ты его учил?
— Учил.
— А, — говорю. — То-то у тебя буквы то такие, то этакие. Значит, ты писал, а сам думал не о том, что пишешь, а о своем Лобзике.
— Ну, вроде этого. Я и о том думал и о другом. Поэтому, наверно, такие результаты.
— Результаты… — говорю я, — никаких результатов нет. За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь. Надо было одного зайца ловить.
— Ну, одного зайца-то я поймал.
— Какого?
— Ну, Лобзика-то я выучил. Сейчас увидишь. Лобзик, иди сюда!
Лобзик подбежал к нему. Костя показал ему табличку с цифрой «три».
— Ну-ка, скажи, Лобзик, какая это цифра? Лобзик пролаял три раза.
— А это?
Костя показал ему цифру «пять». Лобзик пролаял пять раз.
— Видишь, я потихоньку щелкаю пальцами, и он знает, когда нужно останавливаться.
— Как же ты этого добился? — спросил я.
— Сначала он никак не хотел понимать сигнала. Тогда я стал делать так: как только он пролает столько раз, сколько нужно, я бросаю ему кусочек сахару, колбасы или хлеба и в это же время щелкаю пальцами. Лобзик бросается ловить подачку и перестает лаять. Так я приучал его несколько дней, а потом попробовал только щелкать пальцами и ничего не давал. Лобзик все равно останавливался, так как привык в это время получать что-нибудь вкусное. Как услышит щелчок, так сейчас же перестает лаять и ждет, чтоб я чего-нибудь дал. Сначала я щелкал громко, но постепенно приучил к тихим щелчкам.
— Ну вот, — говорю, — значит, ты, вместо того чтоб самому выучиться, собаку выучил!
— Да, — говорит, — у меня все как-то шиворот-навыворот получается. Безвольный я человек! Ну, теперь уже все равно я его выучил и буду сам как следует заниматься. Больше ничто мне мешать не будет, вот увидишь!
— Увижу, — говорю. — Только теперь уже не я это увижу, а Ваня.
На другой день Костя собрал все упражнения, которые ему задавала на дом Ольга Николаевна, и понес в школу. Он показал все это Ольге Николаевне и сказал:
— Ольга Николаевна, вот это все упражнения, которые вы мне задавали. Вот тут вот, смотрите, хорошие, а вот тут плохие. Это, если я делал упражнение плохо, Витя заставлял меня переделывать снова. Скажите, разве он плохо со мной занимался?
— Я знаю, что Витя хорошо с тобой занимается, — сказала Ольга Николаевна. — Но ты и сам должен быть старательнее. Нужно отнестись к делу еще серьезнее. Витя тебе помогает, но учиться за тебя ведь он не может. Ты сам должен учиться.
— Я сам буду учиться, Ольга Николаевна, только разрешите, чтоб Витя помогал мне. Он уже столько времени потратил со мной.