– Почему в Кордильерах? – удивился папа.
– А я там ни разу не была.
– Мам, – спросил Алешка, – а ты где-нибудь еще ни разу не была? Или везде уже побывала? Кроме этих... Кондильер?
Алешка иногда такие вопросы задает, что не сразу поймешь – всерьез или в подначку.
– Не твое дело, где я не была, – мама так разошлась, что осадила Алешку довольно резко. – Кордильеры – это моя мечта, с детства. Это самые прекрасные острова на свете. Там золотые пляжи и зеленые пальмы! А на них щебечут розовые попугаи.
– Мать, – сказал папа с чуть заметной улыбкой, – а я-то, темный человек, всегда считал, что Кордильеры – это высокие горы. Там не зеленые пляжи и золотые пальмы, а мрачные скалы и белоснежные ледяные вершины.
– Ты мне зубы не заговаривай, отец! И не губи мою красивую мечту! Лучше скажи: когда поменяешь работу?
Глаза у папы блеснули, и он ответил сердито:
– Когда на золотых пляжах Кордильер зеленые пальмы вырастут, с розовыми попугаями.
Вот тут мама и пошла на кухню греметь посудой, а папа хлопнул дверью в кабинет.
Мы с Алешкой переглянулись. Алешка вздохнул и зачем-то полез в кладовку. Загремел там всякими нужными и очень полезными вещами. О которых мы вспоминали раз в десять лет.
– Чего ты там копаешься? – рассердился я.
– Лопату ищу. Нашу, дачную.
– Чего?!
– Того! – Алешка выбрался из кладовки. – Уеду я от вас.
– Куда?
– В Кондильеры! Пальмы сажать!
– Сажай, – вздохнул я. – Все равно папа со своей работы не уйдет. – И я пошел во двор, посидеть под тополем.
...Вечер кончался, ночь уже начиналась. Было как-то не по себе. То ли грустно, то ли скучно. В общем, невесело. Когда мы с Алешкой ссоримся, это пустяки, дело житейское. Двадцать раз в день. А вот мама и папа поссорились, кажется, первый раз за двадцать лет. И это было так неожиданно, так непривычно, что я даже растерялся. И никак не мог «собраться в кучку». Алешка ведь тоже не случайно в кладовку полез.
Впервые в жизни мне не хотелось идти домой. Но пришлось. У нашего подъезда остановилась черная машина, а из подъезда вышел папа и помахал мне рукой. Ясно – его вызвали на работу, произошло что-то серьезное.
– Иди домой! – крикнул мне папа.
– А вы помирились?
– Два часа назад! Беги скорей, мама волнуется! – И папа сел в машину и уехал. С мигалкой и сиреной.
– Ты где пропадал? – набросилась на меня мама.
– Во дворе. Посидел на скамейке. Нельзя, что ли?
– Можно! В солнечный полдень. А не в позднюю полночь.
– А в раннюю полночь? – спросил Алешка с хитрой улыбкой.
– А ты, такой умник, когда наконец свои кроссовки на помойку отнесешь?
(Ох уж эти старые Алешкины кроссовки! Он их доносил до того, что у них спереди отстали подошвы, и кроссовки стали напоминать двух голодных зверьков. И уже две недели стоят в прихожей, будто ожидая, что их покормят. Алешка все время про них забывает. А может, ему просто жалко их выбрасывать. Как старых верных друзей. Папа тоже ему все время о них напоминает. По утрам, когда об них спотыкается.
– И вообще, я их боюсь, – признается папа. – Так и кажется, что они меня за пятку тяпнут. Особенно вот та, правая. Ишь, ощерилась. Фу, зверюга! Место!
– Ладно, – проворчал Алешка. – Завтра выброшу.
– А ты почему с лопатой? – наконец-то заметила мама. – Куда собрался? Огород копать?
– В Страну Чудес, – сказал я. – Пальмы на пляже сажать. С попугаями. «Крэкс, фэкс, пэкс».
Мама рассмеялась. Но было видно, что она чем-то взволнована.
– У папы проблемы, – сказала она. – Один его друг попал в большую беду.
– Какой друг?
– Аркаша. На него наехали.
– Мам, – спросил Алешка, – а это какой Аркаша? Дядя Каша? Которого в детстве дразнили «Аркашка-какашка», да?
Мама вздрогнула и аж побелела от возмущения.
– Алексей! Что ты себе позволяешь?
Алешка невинно похлопал своими наивными глазками:
– Это же папа рассказывал. Ему можно, да? А мне нельзя, да?
С дядей Аркашей папа дружил в детстве. И немного в молодости. Потом папа стал работником милиции, а дядя Аркаша – работником торговли. Дядя Аркаша разбогател, а папа нет. Не знаю, как там дразнили Аркашу в детстве, но он был застенчивым и робким ребенком в очках. И папа всегда заступался за него, если его обижали. Обижали Аркашу часто. Потому что он был застенчивым. А сейчас он не застенчивый. Но все равно, как в детстве, готов спрятаться за папину спину. А еще дядя Каша долгое время был не только очень застенчивым, но и сильно невезучим. Он сам об этом часто говорил. Жаловался папе:
– Понимаешь, Серега, вот такой я человек, невезучий. В любой тарелке мне почему-то больше всех достается жесткого лаврового листа и жгучего перца...
– Даже в пирожных? – заинтересовался Алешка.
Дядя Каша только вздохнул:
– В пирожных и мороженых мне попадаются пуговицы. А однажды я ел хот-дог и сломал об десятицентовую монету свой любимый зуб.
– Какой? – подскочил Алешка.
– Вот, – дядя Каша показал свой золотой зуб.
Алешка явно позавидовал:
– Красивый. – И мне показалось, что он готов прямо сейчас помчаться за хот-догом, чтобы обзавестись таким же красивым золотым зубом. А если повезет, то и двумя сразу.
А дядя Каша вздыхал все горше.
– В прежнее время, когда я еще стоял в очередях, мне доставалась самая длинная очередь. А товар кончался прямо передо мной. Или начинался обеденный перерыв.
– Зато когда начался передел собственности, – усмехнулся папа, – ты без всякой очереди успел.
– Да, тут-то мне наконец повезло. – Дядя Каша самодовольно ухмыльнулся. – Теперь я в очередях не стою и лавровый лист не жую.
– Теперь ты своих подчиненных жуешь, – поддел его папа.
– Каждому свое, – засмеялся Аркаша. – Один жует, другого жуют. И выплевывают.
И вот теперь этого Аркашу самого «зажевали». Или, как выразилась мама, наехали.
Глава II
Аркаша, Мариша и Маргоша
Мы допоздна ждали папу. И переживали за Аркашу, хотя он и «жует» своих сотрудников. Но он, в общем-то, добрый и отзывчивый человек. Просто в его бизнесе свои законы, и он должен им подчиняться. У папы в его работе тоже ведь свои законы. И папа должен в любое время быть готовым помогать людям, попавшим в беду. И не важно – близкие они ему или совсем чужие. И кстати, хоть Аркаша и «жует» своих подчиненных, но никто из них от него не уходит, не ищет себе другого начальника. Это ведь неспроста, правильно?
В общем, ожидая папу, мы разговаривали только об этом нашем Аркаше. Тем более что не так давно он был у нас в гостях. Они с папой пили коньяк и вспоминали свое детство. И немного – свою юность. До той поры, когда их жизненные пути разошлись. А мы все слушали их воспоминания. Потом Аркаша порасспросил папу о его работе и вздохнул:
– Опасная у тебя служба, Серж.
– У тебя работа опаснее, – усмехнулся папа.
– С чего ты взял? – удивился Аркаша.
– Ну... Ты вот с охраной ездишь. А я – нет. Я сам себе охрана.
Мама стала внимательно прислушиваться к их разговору.
– Надо тебе работу менять, – настаивал Аркаша. – Возглавить, например, юридическую службу солидной фирмы. Лет десять назад...
– Эх, Аркаша, – с улыбкой перебил его папа, – как изменилась жизнь. Лет десять назад я бы тебя задержал, арестовал и посадил.
– За что, Серж? – смущенно посмеялся Аркаша, поправляя прыгающие на носу очки.
– За спекуляцию.
– Это не спекуляция, Серж, а коммерция. Свобода торговли.
А папа все его подначивал.
– Мать, – сказал он нашей маме, – он, знаешь, как торгует? Он во Франции скупает целые партии колготок по одному евро за пару, а продает их здесь по сотне. Коммерсант!
– А какие колготки? – заинтересовалась мама этой коммерцией.
– Отставить! – сказал папа. – Никаких колготок. Взяточница!