– А папочку мама только увидела…
– За окном, – вставила Шура.
– Только увидела папочку, и сердце ее пламенно забилось, дыхание перехватило, она почувствовала никогда прежде не испытанное ощущение…
– Выражаешься как бабушка Наташа, которая строчила идиотские сентиментальные романы, а их никто не печатал. Мамин любимый Чехов, живший в одно время с бабушкой Наташей, говорил, что таких беллетристок надо лупить до смертельного исхода пресс-папье по голове.
– Антон Павлович лично с бабушкой был очень галантен.
– Ага, он за пытку чтением своих опусов прибил ее руками героя в рассказе «Драма». Дословно помню, что публицист «приподнялся, вскрикнул грудным неестественным голосом, схватил со стола тяжелое пресс-папье и, не помня себя, со всего размаху ударил им по голове Мурашкиной…»
– Бабушкина фамилия была Семашкина.
– Намек прозрачен! В «Ионыче» Чехов вывел бабулю в образе провинциальной графоманки, терзающей гостей чтением свежесочиненных бредней. А когда Ионыч спрашивает ее, печатает ли она свои произведения, бабушка, в смысле героиня рассказа, отвечает: «Зачем? Мы не нуждаемся!»
– «Мы имеем средства», – поправила Женя. – Точно цитируй, если берешься. Да, дедушка Владимир, вице-губернатор, прекрасно обеспечивал бабушку и пятерых детей.
– За счет взяток, которые брал направо и налево. Мзду называл «мздя». Вечером складывал банкноты в шкатулку и припевал: «Мздя, мздя, мздянушка!»
– Но его сын, наш дедушка Коля, стал революционером, с Лениным в эмиграции был.
– Они в Швейцарии отлично времечко проводили. Идеями горели и плоть не истощали.
Поскольку собственная жизнь Шуры и Жени была еще в далеком проекте, им ничего не оставалось, как перемывать косточки предкам да отвлекаться на события, в которых участвовала мамочка. Сейчас во внешнем мире ничего интересного не происходило. Мамочка вяло не соглашалась идти в кино с Ваней, он нудно мамочку уговаривал. С точки зрения Шуры, надо было послать Ваню подальше. Женя не соглашалась: разбрасываться ухажерами недальновидно. Да и лучшего друга для мамочки, чем Ваня, не сыскать. Тем более что в последнее время Ваня прекратил наскоки на мамочкино тело, не лез целоваться и обниматься. Выжидает, хочет измором взять, то есть демонстрацией своей верности и преданности.
Женя принялась вспоминать, как мамочка совершила попытку сходить замуж за Ваню. Они и заявление в ЗАГС подали, бабушки и дедушки живущие были счастливы. Мамочка крепилась и все ждала, что Ванины поцелуи разбудят в ней то, что так прекрасно описано в книгах. Но вместо сладостного возбуждения испытывала только нарастающий протест и отвращение. Мамочка не хотела ненавидеть Ваню, потому что по-человечески его очень любила, ценила, уважала, давно к нему привыкла, срослась в мыслях и биографиями. Уже платье свадебное купили (до сих пор в шкафу пылится), ресторан заказали, пригласительные открытки писали, когда мамочка неожиданно (для Вани и бабушек-дедушек неожиданно, а сама она давно мучилась сознанием предстоящей роковой ошибки) заявила:
– Нет! Свадьбы не будет!
И принялась рвать открытки одну за другой.
– Почему не будет? – опешил Ваня.
– Потому что я еще не готова.
– Но ведь платье купили, – «умно» заметил интеллектуальный Ваня.
– Я не готова морально.
Ваня стал допытываться, о какой морали идет речь. Мамочка хотя и желала быть предельно откровенной, все-таки не могла сказать: меня мутит от твоих прикосновений, тошнит от поцелуев, с тобой в постели я себя чувствовала как на операционном столе, будто меня без наркоза препарируют. Мамочка боялась оскорбить Ваню, который не заслуживал обидной правды. Она знала, как долго мечтал он об этой близости. В детстве, еще не понимая толком, в чем близость будет заключаться, мамочка чувствовала, что может подарить Ване осуществление его мальчишеских грез.
Ваня желал глазами. Краснел и задыхался, если мамочка при встрече после каникул бросалась ему на шею или просто, ни с того ни с сего, чмокала в щеку. Ваня опровергал все теории о растленных нравах современной молодежи. Он решился на объятия и серьезные поцелуи, когда мамочка заканчивала первый курс университета.
Ваня трепетал, а мамочка сказала почти весело:
– Наконец-то! Ванька, ты динозавр! По твоей милости я бы до седых волос дожила нецелованной.
Однако ни первый, ни последующие опыты никакого счастья мамочке не доставили. Напротив, они гасили желание быть обласканной, естественное для каждой девушки ее возраста. Будто Ваня не родной, близкий, любимый, а первый встречный. Иногда мамочку посещали крамольные мысли: с первым встречным, возможно, было бы приятнее.