Парадной же частью, оставленной без изменений, они не пользовались. «Мы не любим лепнины», — деликатно пояснили они Маршану.
Лично я против лепнины не имею ничего, но гипсово-алебастровые змеи, щиты, лавровые ветви, алебарды и пики, выкрашенные некогда коричневеньким лачком под «дубовую резьбу», на которых покоятся лепные же перила могучей мраморной лестницы, заставляют меня задуматься не только о специфических вкусах строителей дома, но также и об их душевном здоровье. Даже пещероподобные камины с решетками, способными сдержать натиск небольшой конной армии, и лес безобразных колонн не вызывают у меня столь тягостных дум.
Поскольку Маршан не намерен снимать фильмы с нравоучительным эпилогом, а всего лишь собирается развесить в «парадных покоях» собственную коллекцию картин и устраивать приемы, то, разумеется, с голливудской лестницей, как и с рощей колонн «рыцарского зала», требуется покончить, но так, чтобы не рухнула крыша и можно было попадать из парадной в жилую часть дома. А все оформление зала естественно подчиняется доминанте — этой самой лестнице, — и я бьюсь над ней уже несколько дней, то закручивая, то разделяя на две, то прилаживая ступени непосредственно к стенам...
Существовала еще одна причина, по которой я поехала провожать Анри. Вчера до поздней ночи я не отходила от компьютера, а Анри, деликатно не включая телевизора, сидел на диване и раскладывал пасьянс. Тихо сидел и тихо раскладывал, но все равно я слышала шелест карт и его вздохи, щелканье зажигалки и звук передвигаемой пепельницы. И это было ужасно — не только потому, что вчера я бросила курить, выкурив накануне две с лишним пачки из-за этой проклятущей лестницы, и целые сутки меня преследовал горьковато-мыльный привкус во рту, и даже не потому, что сейчас меня слегка подташнивало от сигаретного дыма Анри, а потому что все это происходило у меня за спиной! И даже если бы он раскладывал свой дурацкий пасьянс на кухонном столе, он все равно торчал бы за моей спиной, потому что моя квартира — это студия, или, проще говоря, одна большая комната без всяких стен и перегородок.
Это красиво и удобно, но только для одного человека, а когда в этом же пространстве оказывается кто-то второй, то работать становится совершенно невозможно! Наличие второго человека с его дыханием и движениями за моей спиной предполагает скорейший переход к занятиям любовью и неуместность любой работы, как таковой...
А если я не хочу заниматься любовью? Если я хочу победить эту лестницу? Как я могу заняться любовью, если чувствую себя бездарной идиоткой? Кому, скажите, интересно заниматься любовью с круглой дурой? С круглой дурой можно заниматься только механическим сексом, но уж никак не любовью! Нет, я ничего не имею против круглых дур, и они имеют полное право на свое место под солнцем, как и те мужчины, которые предпочитают именно круглых дур, но я вовсе не желаю пополнять собой их число. Однако, судя по тому, что я не в силах справиться с этой лестницей, которая давно уже плывет перед моими глазами, выходит, что я — тоже дура?
— Да, дура и бездарная идиотка!
— Ты самая умная и гениальная, — вдруг сказал Анри.
Я вздрогнула — неужели последние слова я произнесла вслух? — и обернулась. На журнальном столике перед Анри лежали две стопочки карт картинками вверх, а Анри держал в руках сигаретную пачку, поигрывая ею своими длинными ловкими пальцами.
— У тебя все получится, дорогая. И еще лучше, чем ты думаешь. Взгляни, как сошелся пасьянс! Видишь — туз червей и пиковая десятка! — Анри вытащил из пачки очередную сигарету и как указкой ткнул ею в карты, с чувством выполненного долга прикурил и сладострастно выпустил дым через нос.