— Что ты имеешь в виду?
— Он уже в конце итальянской кампании Директории выпустил брошюру, в которой писал: «Бонапарт! Твоя слава обернется диктатурой!» А какая же открытая, легальная борьба может вестись с диктатурой? О восстании же не могло быть и речи при тех настроениях в толще народа.
— Это верно. Но ведь были попытки тайных заговоров…
— Не просто попытки тайных заговоров: сложилась целая тайная организация.
— Ого! Этого я не знал.
— Ты и не мог знать. И опять-таки началось все с литературных упражнений. В конце 1799 года все тот же неутомимый Марешаль опубликовал книгу «Путешествие Пифагора», где проводил мысль о необходимости создания тайного, законспирированного общества, наподобие немецких иллюминатов. А наш Антонелль почти в это же время начал работу над большим трудом, посвященным критике конституции VIII года. Он приезжал ко мне в Версаль и читал нам главы из этой книги. В них, разумеется, была не только критика конституции, но и призыв к борьбе.
— Все это отдает схоластикой.
— В какой-то мере. Но страсти разгорались. С мая 1800 года в нашем кружке начались споры о характере переворота. Рассматривались разные варианты. Нас с Антонеллем прочили в вожди. Но мы, чувствуя несерьезность всего этого, уклонились и рекомендовали не спешить. Тем не менее к июлю сформировалась инициативная группа, окрестившая себя «повстанческим комитетом». В состав этой группы вошли Дюбрейль, Россиньоль, Шанель, Жумийяр и другие — все люди честные, принципиальные, храбрые, я бы сказал даже, бесстрашные.
— Россиньоля я хорошо знаю.
— Кто же его не знает… Строго говоря, Россиньоль не вошел в группу, а остался на правах советника-консультанта. По-видимому, он, как и мы, не верил в успех дела. И оказался нрав. Вскоре вся группа была арестована людьми Фуше. А затем провалился и заговор Арены.
— Об этом расскажи подробнее.
— Понимаю. Арена — твой земляк.
— Земляк не земляк, но мы рядом сражались на Корсике. Соотечественником же мне был другой заговорщик — Чераки.
— Ладно, слушай. Арена, некогда соратник, а затем смертельный враг Бонапарта, пытавшийся убить его еще в день 19 брюмера, был главой заговора. В состав заговорщиков входили Чераки, Демервиль, Топино-Лебрен.
— Топино-Лебрен? Художник?
— Именно. Талантливый ученик Давида, от которого наш знаменитый живописец, некогда изображавший Мишеля Лепельтье и Марата, а ныне подпевающий Бонапарту, нацело отказался. Итак, действуя вчетвером, они решили убить тирана. Вечером 18 вандемьера [12] , вооруженные кинжалами, проникли в Оперу, пробрались к ложе Наполеона и… были схвачены людьми все того же неутомимого Фуше. Примерно так же закончилось и дело с взрывающейся машиной Шевалье.
— Опять люди Фуше?
— Конечно. Объясняется все очень просто. Прекраснодушные заговорщики каждый раз проглядывали провокаторов-агентов, умело забрасываемых к ним министром полиции. Итак, провал за провалом. Видя, что все гибнет, а народ Парижа остается равнодушным к их жертвам, многие демократы покинули столицу до лучших времен. Вот тогда-то мы с Антонеллем и организовали коммуну из преследуемых патриотов.
— Коммуну?
— Именно. В духе и стиле Бабефа.
— Ты шутишь, наверно.
— Ничуть. В Баквиле, в департаменте Нижней Сены, у меня есть старое поместье. Усадьба, хозяйственные постройки, бескрайние поля, луга… Одним словом, все, что полагается. Поместье было куплено, когда — в начале революции — земля продавалась за бесценок. Потом, в бурные годы, все это было заброшено, превратилось в руины… И вот, создав общину на основе совершенного равенства, мы стали трудиться не покладая рук и кое-чего добились… Впрочем, это требует специального разговора, и не теперь его вести.