«Наглец, — думал император, — паскуда, собачье дерьмо… Как язык повернулся… И подобную сволочь я должен терпеть… Терпеть и награждать… Всех этих Ожеро, Бернадоттов, Массена, Моро… — И тут же с удовлетворением вспомнил: — Моро… Нет больше Моро. Слава богу, с этим негодяем я разделался. Окончательно и навсегда…»
9
В военных кругах генерала Моро считали одним из наиболее талантливых полководцев эпохи. Превосходный организатор, один из создателей знаменитой Рейнской армии, опытный стратег и тактик, командир, боготворимый солдатами, Моро не знал поражений. Его лишь однажды поколотил Суворов, но быть побитым Суворовым было скорее честью, чем позором. Зато победой при Гогенлиндене, открывшей французам дорогу на Вену, Моро покрыл себя неувядаемой славой; и если ему не пришлось взять столицу Австрийской империи, то в этом была не его вина — ревнивый к чужим успехам, диктатор попросту запретил дальнейшее продвижение армии соперника. Но это не уменьшило военной славы Моро: победителя при Гогенлиндене ставили на одну доску с победителем при Маренго, напоминая, однако, что в первом случае победа п о л н о с т ь ю принадлежала полководцу, а во втором Бонапарту пришлось делить ее с юным Дезе, заплатившим за это жизнью.
Моро привлекал к себе людей доброжелательностью, сдержанностью, полным отсутствием бахвальства и показного величия; его внешняя скромность вошла в поговорку. Его любили женщины. И первая красавица Парижа, мадам Рекамье, за которой тщетно увивался Люсьен Бонапарт и к которой проявлял явные знаки внимания сам диктатор, оказала предпочтение Моро. Подобного, равно как и военной славы, Наполеон простить не мог. Впрочем, справедливость требует заметить, что, прежде чем окончательно поставить крест на сопернике, он неоднократно пытался его приручить.
По возвращении из Египта Моро был первым, кого он обласкал и наградил ценным подарком. В период подготовки брюмерианского заговора Бонапарт старательно ухаживал за популярным генералом, стремясь вовлечь его в свое дело. Позднее же приглашал Моро на все домашние и придворные празднества и даже пытался с ним породниться, предполагая выдать за него дочь Жозефины от первого брака.
Все оказалось тщетным. Моро холодно отверг марьяжный проект властителя, на званые обеды и ужины не являлся и попыток к сближению словно не замечал. Мало того. До Бонапарта доходили слухи, что у себя на квартире генерал собирает общество, которое упражняется в злоречии на его, Наполеона, счет.
Это была правда. Все знали и повторяли каламбуры генерала Моро, который не жалел сарказмов в адрес Первого Консула, нимало не заботясь о возможных последствиях подобной игры с огнем.
Вообще-то Моро был вовсе не так прост и безразличен к мирским успехам, как могло показаться стороннему наблюдателю. Генерал был достаточно честолюбив, но, считая это качество недостойным, хранил его про себя, в отличие от Бонапарта. Он знал себе цену, но не желал лезть вперед и расталкивать других локтями, предпочитая, чтобы эти «другие» сами заметили его одаренность и воздали ей должное. И он не ошибся. Его заметили и оценили, оценили очень быстро. Со времени брюмерианского переворота за Моро с одинаковым рвением стали ухаживать две противоположные группировки, в равной мере мечтавшие о свержении нового режима: республиканцы и роялисты.
Истинные республиканцы видели в нем свое знамя. Зная, что Моро — непримиримый враг диктатуры, что он возглавляет круг оппозиционных военачальников, в который входили Ожеро, Журдан, Бернадотт, Массена и многие другие, что он не откликается на приглашения и посулы Бонапарта и публично высмеивает «орден почетной кастрюли» (так Моро величал орден Почетного легиона), филадельфы считали его своим потенциальным вождем, и полковник Уде не раз имел с ним доверительные беседы.
Столь же большие надежды возлагали на талантливого генерала и непримиримые враги республиканцев, сторонники Бурбонов.