А если сажать каждого, кто брался за револьвер или нож, в городе, кроме проповедника, никого не останется, и…
— Кроме проповедника? — прыснул Эд. — Ты его не знаешь. Он своего не упустит, поцапался-таки порядком.
— Ну, я об этом не слышал. Пока дерутся на равных, никого это не касается, и уж точно не горю желанием вести кого под суд, раз присяжные наверняка его отпустят. Убить человека в честном поединке — едва ли не самая безопасная вещь, какую можно сделать в наших краях.
— Не хочешь проехаться ко мне, Борд? Может, добудешь сколько диких индеек.
— Нет, Лэнг, спасибо. Надо заняться тем трупом. Установить личность, похоронить, если не найдется родственников.
— А часто бывает, что родственники являются сами? — поинтересовался Лэнг.
— Один раз из десяти. Если удается отыскать семью, они обычно отвечают: «Закопайте его и пришлите, что он после себя оставил», а погулявши вечерок-другой у Хенри, много не оставишь.
— Зачем возиться? Получается артель «Напрасный труд», на мой взгляд. Хватит с них христианских похорон. Вводят город в расходы.
— Так всех расходов — пара долларов, Лэнг. Одеяло, чтобы завернуть покойного, если своего не окажется, и кто-нибудь, чтобы вырыть могилу. Коли зашла речь, я уже девять могил выкопал в нынешнем сезоне.
Некоторое время они ели молча. Затем Лэнгдон Адамс спросил:
— Борд, ты не думал обратиться к Хайэту Джонсону за займом? Начать дело снова, я имею в виду. Он знает — скотовод из тебя хороший, вдруг да отстегнет денежек.
— Шутишь. В этот хайэтовский банк деньги приходят, а из него не выходят. И во всяком случае, я начну дело на свои средства, когда смогу. Не хочу быть никому обязанным. И полжизни вкалывать, чтобы расплатиться с банкиром, не хочу тоже.
Дверь открылась, и внутрь проковылял коренастый, жилистый человечек: небритый, волосы под шляпой с узкими полями не причесаны, с соломинками из амбара, где он спал.
Сел — почти упал на стул — положил на стол руки и опустил на них голову.
Вошел Эд, поставил перед ним чашку с кофе.
— Джонни? Вот, похоже, тебе это не повредит. Выпей.
Джонни поднял голову, чтобы взглянуть на повара.
— Спасибо, Эд. Много воды утекло со времен старого «Дробь Семь».
— Это точно. Блинчиков хочешь?
Забулдыга покачал головой.
— Брюхо не примет. Спасибо, может, потом. — Проглотил остатки кофе и выбрался на улицу.
Эд обернулся к гостям.
— Сейчас не скажешь, а ведь лучшим ковбоем здесь был, когда я приехал. Шесть лет прошло. Скакал на чем угодно, лишь бы волосы росли, и с веревкой управлялся — не каждый так сумеет. А с виски управиться не умеет. Да, был на высоте. Любая команда взяла бы с радостью. Теперь нигде не найдет работы.
— Он когда-нибудь платит тебе за жратву? — скептически полюбопытствовал Лэнгдон. — Что-то я не замечаю никаких денег.
— Здесь ему деньги не нужны, — отрезал Эд. — Джонни — хороший парень. Помогал мне не раз, когда я очутился в этих краях, и не заикнулся об этом после. Помню, он играл в покер, сидел с другими ковбоями вокруг одеяла. Я торчал рядом. Совсем был без денег, даже поесть не на что. И без работы. Спросил, кто знает насчет где заработать, все говорят, нету, а я говорю, мне во как работа нужна, потому совсем карман пустой, а Джонни тянет руку к своей кучке денег, берет пару-тройку бумажек, дает мне. «Вот, — говорит, — перебьешься, пока найдешь», — я ему спасибо-спасибо, а он только рукой машет. Через два дня встретил меня на улице, еще три доллара подкинул. Когда я получил работу, расплатился с ним.
— Да, верно, — сказал Чантри. — Хороший человек был Джонни. Один из лучших.
Лэнгдон Адамс отодвинул свой стул.
— Передумаешь, Борд, приезжай. Постреляем индеек, и я покажу тебе свое поместье.
— Может и приеду. Я еще Бесс не видел. Вернулся поздно и, чтобы не будить своих, спал прямо в участке.