— Может, холодно, так возьми мою шинель, — Опенька снял с себя шинель и накинул её на плечи девушки.
Спустились в овражек. Девушка неожиданно села на пень и сказала:
— Дальше не пойду.
— Почему так?
— Не хочу.
Опенька оторопел: как это так «не хочу». Для него, солдата, это было совершенно непонятно. Он растерянно смотрел на санитарку и не мог ничего сказать. Будь перед ним мужчина, слова нашлись бы сами, но как тут быть? Он вспомнил, как ещё совсем недавно провожал, девушек с вечеринок — то были свои, из рыбацкого посёлка, понятные, а эта — в каске?.. Он ещё тогда заметил, что вечером девушки не любят сидеть на скамейке против своего крыльца. Подведёшь к дому, а она — раз на соседскую завалинку, и тебя тянет. Тут уж не теряйся. А возле своего дома — ни-ни, даже руку пожать не даст. И Нюрка его такой была, да и все, кого он только знал. Видно, у девушек закон такой, что ли. И эта не хочет в роту идти, пока не насидится на пне. Опенька посмотрел вокруг, подыскивая место, чтобы сесть рядом, но вокруг была только сырая земля да гнилые листья. Он попробовал примоститься на корточки — ноги с непривычки заныли, он встал и, уже начиная злиться, сказал:
— Долго ещё мы будем здесь сидеть? Где твоя рота?
— Не знаю.
Опять Опенька был поражён и удивлён ответом:
— Так куда же мы идём?
— Не знаю!
— А мать родную ты знаешь? Это тебе не за гармошкой ходить, а война! Давай шинель, мне некогда с тобой чикаться, хошь — иди, а не хошь — сиди, твоё дело. А нам надо немцев бить.
Девушка покорно сняла шинель и передала Опеньке. Тот взял её и быстро зашагал по тропинке вверх, но не сделал и десяти шагов, как остановился. Постоял немного, не оглядываясь, подумал и вернулся обратно.
— Может, обижают тебя в роте, а? — он склонился над девушкой.
— Да, — санитарка утвердительно кивнула головой.
— Кто? Это тот пьяный старший лейтенант, что приходил тебя искать? А ты не больно-то его… батальонному командиру скажи пару слов, он его мигом остепенит.
— Нет, нет, нет, — испуганно возразила она, словно командир батальона уже стоял здесь и все слышал. — Не надо! Я лучше совсем никуда не пойду. Буду сидеть здесь — и все.
На ночь бросить девушку одну в овражке Опенька не решился, потому что хоть на ней и солдатская гимнастёрка, а все же она женщина, и к тому же оружия при ней никакого нет. Что она будет делать? Опенька снова накинул ей на плечи свою шинель и предложил:
— Ладно, пойдём на батарею, побудешь до утра, а там видно будет.
Когда они вернулись на огневую, бойцы уже выкатывали орудия и передки из окопов и цепляли их за машины; в ночном полумраке слышались голоса команд, сновали тени, вспыхивали и гасли папиросные огоньки; батарея готовилась к походу, и машины с орудиями уже выстраивались в цепочку вдоль заросшей просёлочной дороги.
Рубкин стоял возле второй машины и разговаривал с командиром батареи. Опенька несмело подошёл к ним.
— Ты что так долго ходил? — спросил лейтенант и, заметив позади него санитарку, строго добавил: — А это что? Почему не отвёл?
— Их рота ушла, товарищ лейтенант! — солгал Опенька. — Разве ж её одну в лесу бросишь?
— Как ушла?
— А ушла и все.
— Санитарка все ещё здесь? — Ануприенко подошёл к девушке. — Вы почему в свою часть не идёте?
Девушка ничего не ответила.
— Из какой части? Где ваша рота?
К машине подошли бойцы и с любопытством стали прислушиваться к разговору.
— Где ваша рота? — капитан на секунду осветил лицо девушки ручным фонариком. Оно показалось знакомым. Ануприенко снова направил на неё луч фонарика и теперь, приглядевшись как следует, вдруг узнал девушку: это была Майя, его знакомая, которую он уже около трех с лишним лет не видел.
— Дите, ну что с ней делать? — насмешливо спросил Рубкин.
— Ладно, не бросать же её здесь, возьмём с собой, а там разберёмся.