— Так вы же не воевать шли, а на эту самую ре… ре…
— Рекогносцировку! Это и есть война, а ты как думала? Воевать тоже надо с толком, сначала осмотреть местность, выбрать позиции, откуда удобнее и лучше стрелять, а потом уж — окапывайся и к бою, — Опенька говорил медленно, как это всегда делал командир батареи, когда разъяснял бойцам задание; Майя слушала, понимающе поддакивала, и это нравилось разведчику. — Наша профессия трудная, — заключил он, гордясь тем, что сам он разведчик и что имеет полное право говорить об этом. — Не каждого солдата берут в разведчики.
— Конечно, не каждого.
— Самое главное для разведчика — это надо уметь ходить бесшумно, мягко, как кошка, понимаешь, как кошка, пружинисто, и всегда быть начеку. И ещё: одним глазом себе под ноги смотри, другим — вперёд, а двумя сразу, значит, по сторонам, чтобы из-за куста на тебя не напали. Да ещё и назад оглядывайся, вот она какая, наша профессия.
— Стой, кто идёт?
— Опенька!
Из темноты выплыла тёмная фигура часового.
— Ну, что там впереди, как?
— Темно, как и здесь.
— Брось свои шутки.
— А что я скажу, когда сам ничего не видел.
— Вперёд-то скоро?
— Да что я тебе, командир батареи, что ли?
— Иди, с тобой до утра не договоришься.
На батарее было оживлённо. Возле машин топтались бойцы, разыскивая в темноте сапёрные топоры и лопаты, натыкались друг на друга, и в черноту ночи летели крепкие солдатские словечки. Опенька оставил Майю возле первой машины, а сам пошёл разыскивать Рубкина.
— Товарищ лейтенант, разрешите и мне с ребятами косогор мостить?
— А ты как здесь? Разве не с капитаном?
— Вернулся. Санитарку привёл.
— Она с вами ходила? Капитан брал?
— Сама увязалась. Капитан, когда узнал, сразу назад отправил. Вот и привёл её.
— Та-ак, — протянул Рубкин и, с минуту помолчав, добавил: — Хорошо, не возражаю. Бери топор — и к сержанту Борисову. Он поведёт людей на косогор. Да вот он и сам. Борисов, возьмите и Опеньку, скорее закончите.
— Товарищ лейтенант, — возразил Борисов. — Новички наши пьяны, языком не шевелят.
— Как пьяны?
— В доску, в стельку!
— Когда успели? Где водку взяли?
— Шут их знает. Лежали под брезентом, видел, ну, думаю, и пусть себе лежат, отдыхают. Кинулся сейчас будить, а они чуть тёпленькие, голубчики.
Рубкин подошёл к третьей машине и на секунду включил ручной фонарик. Белый сноп лучей скользнул по кузову, он отвернул брезент и увидел лежащих вразвалку хозвзводовцев Каймирасова и Терехина. Рядом с ними сидел боец и нюхал порожнюю фляжку. Рубкин взял у него из рук фляжку и швырнул её на обочину. «Нализались, сволочи!..» Он начал расталкивать Терехина; хозвзводовец что-то бессвязно бормотал, но не собирался просыпаться.
— Тьфу! — сплюнул Рубкин. — Вояки! А ты куда смотрел? — строго спросил он у сержанта Борисова.
— А черт их в душу знает, лежат смирно, ну, думаю, и пусть себе лежат.
— Думаю… Смотреть надо! Проверь вещмешки, найдёшь водку — забери и сдай старшине. А где у нас третий новенький?
— Во втором взводе, должно быть.
Иосифа Марича нашли в кузове четвёртой машины, где хранились боеприпасы, продукты и к которой была прицеплена походная кухня. Он сидел между ящиков, съёжившись, надвинув почти на самый нос каску. Чемоданчик с брадобрейскими инструментами он держал на груди, обхватив его руками.
— Ты что, тоже пьян? — наклоняясь и рассматривая ефрейтора, спросил Рубкин.
— Н-нет.
— А чего сюда забрался, почему не на месте?
— Я от ветра… от ветра, товарищ лейтенант.
— Бери топор и — марш косогор мостить!..
* * *
Шли навстречу ветру.
— Целые дивизии танков пускай, не услышит!
— Немец-то?
— Ну да…
Ветер свирепствовал: то обрушивался откуда-то сверху, то вдруг вырывался из-под земли, сырой, пронизывающий, студёными струйками вползал в рукава, свистел в стволах автоматов. От темноты и порывистого ветра слезились глаза.