Ты у нас теперь послушница, — продолжала мать Евлалия. — Тебе придется отрешиться от всего мирского, дитя мое. От всего, — подчеркнула она бесстрастно. Михал сочувственно ухмыльнулся сестре и подкрутил намечающийся, но покамест более воображаемый, чем реальный, ус.
— Сестра Урсула тебе поможет, — ровным тоном добавила настоятельница. — Она одна из самых примерных монахинь.
Молодая монашка при этих словах потупилась и покраснела пятнами. Она явно не привыкла, чтобы о ней так отзывались. Будущая послушница смотрела на нее с отвращением. Неужели и она, Мадленка Соболевская, станет такой же, как эта подлиза? Дух противоречия взыграл в Мадленке.
— Сестра Урсула, — вкрадчиво шепнула она. — А?
— У вас платье задралось, — и Мадленка ущипнула ее за ногу, чтобы не задавалась. Сестра Урсула возмущенно выпучила глаза от такой неслыханной выходки, но Мадленка уже забыла о ее присутствии. Она отвернулась и вдыхала полной грудью весенний воздух.
— Господи, как хорошо! — вырвалось у нее. Небо было так изумительно сине, как может быть только небо в мае. Солнышко светило вовсю, и Мадленка блаженствовала в его золотых лучах. Дождь, ветер, хмурые сивобрюхие тучи, толпящиеся до самого горизонта, — все это было не для нее, она обожала тепло, обожала видеть, как расцветает обновленная природа.
Путешествовать тоже было чудесно, — так восхитительно это постоянное перемещение под надежной охраной, когда знаешь, что с тобой не может случиться ничего неприятного и, даже если соскочит ось, ее мигом починят. Мадленка не замечала ни ухабов, ни рытвин; когда возок подскочил на каком-то повороте и Мадленку бросило на двух женщин, она лишь засмеялась. За всю свою жизнь она только два раза покидала пределы родных Каменок, и сегодня как раз был тот самый второй раз.
Давным-давно, когда ей было лет десять, дед свозил ее в Краков, столицу Польского королевства. Ах, Краков! Столько домов, и всюду, куда ни кинь взор, красные черепичные крыши, крыши, крыши, — а людей там еще больше, чем домов, и даже есть самая настоящая мостовая. Увидит ли она Краков когда-нибудь еще? При одной мысли о прекрасном городе у Мадленки начинало щемить в сердце, словно он был принцем ее мечты, и она шумно вздохнула.
— Что вздыхаешь, как больная корова? — спросил ее брат.
Мадленка хотела было ответить ему подобающим образом, но тут ее внимание в который раз отвлеклось.
— Смотрите, дрозд! — взвизгнула она.
И впрямь, на придорожном дереве сидел черный дрозд с желтым клювом, выглядевший сущим щеголем. Мадленка радостно засмеялась и захлопала в ладоши. Настоятельница посмотрела на птицу, слегка приподняв левый угол рта и вскинув одну бровь, сестра Урсула озадаченно озиралась, не понимая, что тут такого особенного. Дрозд неодобрительно покосился на Мадленку глазом-бусинкой, фыркнул на своем дроздином языке: «Дурочка де-вочка!» — и, вспорхнув, растворился в солнечном свете.
— Улетел, — объявила Мадленка. — Как жаль!
— Значит, ты любишь птиц? — спросила мать Евлалия.
Мадленка застенчиво потупилась: в словах настоятельницы не было ничего особенного, но снисходительный тон вопроса неприятно задел девочку.
— Да, — выдавила она из себя, неожиданно утратив интерес к окружающему.
— Вот и прекрасно, — одобрила ее настоятельница. — Определим тебя на птичник, — и подобие улыбки тронуло ее узкие бледные губы.
Мадленка позеленела. Ее, дочь шляхтича — на птичник! Она кинула быстрый взгляд на Урсулу, и ей почудилось, что ненавистная монашка ухмыляется. Вот мерзкая проныра! И Мадленка, воспользовавшись очередным ухабом, изловчилась пнуть ее носком туфли по щиколотке. Так ей и надо, нечего радоваться, когда другим плохо.