Жак Мере взял мальчика за руку и вместе с ним пошел к крыльцу; навстречу ему вышел старик лет шестидесяти.
— Дедушка! — закричал мальчик и побежал к старику. — Этот господин нас знает.
Старик поздоровался, сняв шерстяной колпак, и вопросительно взглянул на Жака Мере.
— Сударь, — сказал волонтер, — я был таким же мальчишкой, как ваш внук, когда приходил к вам, правда, это было всего один раз. Я был с отцом, его звали Даниель Мере. Вы заключили с ним договор об аренде, который я возобновил с вами года три назад.
— Боже милостивый! — воскликнул Ганс. — Да вы никак наш хозяин Жак Мере?
Жак рассмеялся.
— Ничей я не хозяин, — сказал он, — ибо считаю, что человек сам себе хозяин. Просто я владелец этой земли.
— Жанна, Мария, Тибо, бегите все сюда! — закричал старик. — У нас сегодня праздник! Скорее, скорее сюда!
Все домашние сбежались на зов и окружили старика.
— Поглядите хорошенько на этого господина, — сказал он, — вы все, и вы, — добавил он, обращаясь к двум помощникам-пахарям, пастуху и птичнице, — ему мы обязаны всем, это наш благодетель Жак Мере.
Раздались радостные возгласы, все сняли шапки.
— Проходите, это ваш дом. Теперь, как только вы ступили на порог, мы всего лишь ваши слуги.
Все посторонились. Жак Мере вошел.
— Сходите за Бернаром — он на пашне, и за Розиной — она в коровнике… Сегодня праздник, никто не работает, — распорядился хозяин.
Бернар, его сын, и Розина, его невестка, были родителями белокурого мальчугана.
Через час сели обедать. Был полдень.
За столом собралась вся семья: Ганс — дед, Жанна — бабка, Бернар — старший сын, Розина — его жена, Тибо — второй сын, двадцатидвухлетний молодой человек, Мария — восемнадцатилетняя девушка, Ришар — светловолосый десятилетний мальчик, сын Бернара и Розины.
Старейшина уступил свое место Жаку, и тот сел во главе стола.
В конце обеда Жак спросил:
— Ганс Риверс, как давно вы арендуете ферму у нашей семьи?
— Да уже — постойте-ка, господин Жак, — это было, когда Тибо родился, а Мария еще нет, — значит, уже двадцать один год.
— Сколько лет вы платили за нее?
— Все время, пока был жив ваш почтенный отец, господин Даниель, то есть пятнадцать лет.
— Значит, вы уже седьмой год мне ничего не платите?
— Да, господин Жак, но вы сами так распорядились.
— Я сказал вам: вы люди честные, оставьте все себе, купите всякого добра: чем богаче вы, тем богаче и я.
— Именно так вы нам сказали, господин Жак, слово в слово, и с той поры мы живем в достатке.
— А когда стали распродавать имущество эмигрантов, то есть тех людей, которые борются против Франции, я сказал вам: «У вас, наверно, скоплены деньги, мои или ваши, не важно, купите земли эмигрантов, это хорошие земли, они будут продаваться не дороже двухсот-трехсот франков за арпан, хотя они нисколько не хуже тех, что можно купить за шестьсот или восемьсот франков».
— Мы так и сделали, господин Жак, и теперь у нас триста арпанов земли. Так что нынче мы — прости, Господи! — почти такие же богатые, как наш хозяин. Правда, мы должны вам, вместе с процентами, около сорока тысяч франков. Но мы готовы их вам вернуть, и не какими-то там бумажками, а настоящим серебром, как полагается.
— Об этот нет и речи, друзья мои. Сейчас мне эти деньги не нужны, но позже они мне могут понадобиться.
— Вы можете не беспокоиться, как только вы скажете, что вам нужны деньги, господин Жак, то не позже, чем через неделю вы их получите, даю слово Ганса Риверса.
Жак рассмеялся.
— У вас есть способ расплатиться со мной еще проще и быстрее: пойти и донести на меня. Я объявлен вне закона. Мне отрубят голову, и вы ничего уже не будете мне должны.
Фермер и его домочадцы вскрикнули в один голос и дружно вскочили, услышав эти слова.