Спустя полгода они уже чувствовали себя в особняке сэра Роберта как дома.
К своему удивлению. Гита вскоре обнаружила, что не испытывает к кузенам особой приязни. Винсента она считала самым настоящим хлыщом. Его манера растягивать слова, ставшая модной в Лондоне, раздражала ее и вызывала ощущение собственной незначительности. В свои тридцать пять лет Винсент был не кем иным, как прожигателем жизни и при каждой возможности давал понять Гите, сколь важное положение в лондонском высшем свете он занимает. Кузен не упускал случая заявить также, что большинство представительниц слабого попа находят его чрезвычайно привлекательным.
Его камердинер, которого ненавидели почти все слуги Салливан-Холла, постоянно хвастался победами своего хозяина над первыми красавицами Лондона.
Гита узнавала о похождениях кузена из рассказов горничных, служивших в доме много пет. Они забывали, что их маленькая хозяйка стала взрослой, и обсуждали в ее присутствии все, что их волновало.
— Это же бессовестно! — возмущалась одна из них. — Хвастаться тем, что разбил сердце какой-нибудь бедняжке! Ваш отец, мисс — да упокой Господь его душу! — никогда бы так не поступил.
— Верно, — соглашалась Гита. — Папа никогда бы так не поступил…
Кузен Джонатан вызывал у нее еще большую антипатию, чем его брат.
Винсент всегда держался с Гитой высокомерно, считая ее скучной и некрасивой, чуждой тому обществу, в котором он привык блистать. Джонатан же, напротив, постоянно льстил ей и подлизывался к сэру Роберту, причем делал это столь явно, что она испытывала неловкость, слушая его.
Когда братья впервые появились в Салливан-Холле после смерти своего отца, они даже не обратили внимания на девушку, продолжая видеть в ней ребенка. Кузены предполагали, что сэр Роберт оставит Гите небольшую сумму — достаточную для приданого, а остальное отпишет им как продолжателям рода Салливанов. Но некоторое время назад у них зародились подозрения, и они полностью изменили свое поведение: Джонатан принялся ухаживать за Гитой, а Винсент то и депо говорил ей комплименты, звучавшие крайне фальшиво.
Не требовалось особого ума, чтобы понять ход их мыслей.
Однажды, когда братья уже уехали в Лондон, сэр Роберт объявил Гите, что собирается сделать ее своей наследницей.
— Но это невозможно, дедушка! — воскликнула Гита, изумленно глядя на него.
— Кто может помешать мне? — сразу же вспылил старик. — Тебе нужны деньги, а кому отписывать их — мое депо. Хоть я и не люблю своих племянников, они все же остаются Салливанами. Если у тебя в голове мозги, а не солома, то тебе удастся изменить этих оболтусов к лучшему.
— Но, дедушка… мне даже противно думать о том, чтобы выйти за кого-нибудь из них!
— Ты выполнишь то, что я велел! — грубо оборвал ее сэр Роберт.
Подобные споры стали повторяться изо дня в день. Единственное, что радовало Гиту, это то, что ни Винсент, ни Джонатан еще не знали о решении деда назвать ее своей наследницей.
Но настал момент, когда сэр Роберт сообщил внучке, что уже послал за своими племянниками и ждет их приезда через два дня. Гита почувствовала себя пойманной в ловушку, из которой ей уже никогда не выбраться.
Добсон увез сэра Роберта наверх, а девушка выбежала из комнаты в холл, схватила пальто, лежавшее на стуле, и направилась к входной двери.
— Куда вы идете, мисс? — остановил ее лакей.
— В конюшню, Гарри, — ответила она. — Если Дедушка спросит обо мне, скажи, что не знаешь, куда я пошла.
Гарри, прослуживший в Салливан-Холле уже несколько лет, весело усмехнулся:
— Можете доверять мне, мисс.
Гита была настолько углублена в себя, что даже не улыбнулась ему в ответ. Дождавшись, когда он распахнул перед ней дверь, она выбежала из дома.